Семен Гольдин: Петербургский Еврейский Университет 1990-ых

Я рискнул поместить здесь отрывок (в обратном переводе с английского) из статьи Семена Гольдина про Петербургский Еврейский университет 1990-ых

Semion Goldin, 2023. «Becoming Jews: The Petersburg Jewish University in the 1990s.» In: Becoming Post-Communist: Jews And The New Political Cultures Of Russia And Eastern Europe, Eli Lederhendler (ed.)
https://academic.oup.com/book/45548/chapter-abstract/394676859
https://doi.org/10.1093/oso/9780197687215.003.0008

«Кризис и прекращение деятельности университета

Кризис, начавшийся в университете в середине 1990-х годов, имел несколько причин.

«В середине 1990-х годов, после того как все желавшие эмигрировать в Израиль уехали, а курс доллара снизился, прежний размах деятельности стал невозможен. Штат был сокращен, ПЕУ залез в долги, зарплату стали выплачивать с опозданием на три месяца» [М. Носоновский, «К 30-летию Петербургского еврейского университета»].

Действительно, многие из моих собеседников, бывшие студенты и преподаватели ПЕУ, эмигрировали в Израиль: Хава-Броха Корзакова и Вениамин Лукин в 1990 году, Борис Хаймович, Владимир Левин и Арье Ольман в 1992 году. Однако они продолжали участвовать в деятельности ПЕУ, присоединяться к экспедициям и оставались частью этого сообщества.

К середине 1990-х годов, помимо эмиграции значительной части учредителей и невозможности продолжения прежней широкой деятельности на сравнительно небольшие гранты, работу университета осложняли внутренние конфликты. Один из споров между директорами двух институтов (еврейского образования и изучения диаспоры) и ректором Дворкиным касался финансов. По словам Дворкина:

«Мои коллеги хотели сами распоряжаться средствами, выделяемыми непосредственно на проекты, а не через университет. Когда спонсоры давали деньги на образование, я брал гранты для университета и использовал эти гранты для преподавания. То же самое и с экспедициями — нам давали деньги на экспедиции, я использовал их на университетские семинары. Мои коллеги считали, что я использую «их» деньги, хоть и из лучших побуждений.»

Однако фундаментальные проблемы ПЕУ были глубже, чем кадровые или финансовые трудности. Валерий Дымшиц говорит:

«В середине 1990-х годов я уже понимал, что наша деятельность должна принять профессиональную форму и ставить целью создание кафедры или центра, как везде в мире. Благодяря активному участию международных исследовательских организаций в работе нашего университета стало ясно, что мы ведем работу неправильно. Наше общение с ними показало, что мы были любительской командой, которой не хватало профессионализма. Представления Дворкина не соответствовали общепринятым понятиям об университете, профессорско-преподавательском составе и т.п. В общем, мы выглядели нелепыми дилетантами, имевшими идеи о «новом еврее», но не соблюдавшими правила игры профессионального академического мира.»

Владимир Левин согласен:

«Пока у Дворкина был Открытый Университет, то есть вечерние курсы, это работало. Но если серьёзно посмотреть на университет, в котором «ректор без учёной степени», как в шутку сказал мне один израильский профессор, то это уже не работает. С точки зрения нормальной западной академии Дворкин и его деятельность не могли считаться академической деятельностью».

Дворкин, в свою очередь, считает, что к 1994–1995 гг. стало ясно, что «академическая работа по Jewish Studies в России не ведется. . . мы не производили никакого Wissenschaft на русском языке, и в любом случае я не был тем человеком, который должен был этим заниматься».

Профессионалом, который попытался провести необходимые реформы, был Дмитрий Эльяшевич:

«Став проректором и деканом, я быстро понял, что если мы хотим быть чем-то серьезным, нам нужно реформировать этот клуб по интересам во что-то гораздо более серьезное. Я стал требовать документацию (хотя бы программу курсов) и приглашать специалистов. Люди хотели сохранить атмосферу начала 1990-х годов, но это было невозможно. К концу 1990-х годов правительство стало вводить более строгие требования и критерии формального характера. Идея свободы и клуба по интересам не могла выжить, и Илья это прекрасно понимал. Причиной его ухода было именно понимание того, что университет не может существовать в том виде, в котором он его задумал.»

Летом 1998 года, в условиях этих конфликтов, Дворкин решил уехать в Израиль, учиться в Mandel School for Educational Leadership (программу которой он закончил через два года) и написать докторскую диссертацию (которую он не защитил). В настоящее время он живет в Иерусалиме и занимается образовательными проектами (в основном на постсоветском географическом пространстве). Дмитрий Эльяшевич победил на выборах ректора, организованных ученым советом ПЕУ (он был единственным кандидатом), но работу ПЕУ не продолжил. На базе факультетов университета он создал другое высшее учебное заведение — Петербургский институт иудаики, который получил аккредитацию и существует по сей день. Так закончилась история Петербургского еврейского университета.

Оглядываясь назад на проект ПЕУ: достижения и неудачи

ПЕУ возник на фоне огромного интереса ко всему, что казалось «еврейским» в СССР конца 1980-х годов.

«Само слово «еврей» в СССР было табу, лишенным какого-либо положительного содержания. Оно было лишь чем-то, что мешает вам поступить в институт. Поэтому сочетание слов «еврей» и «университет» оказалось очень привлекательным для многих. Некоторые, искренне заинтересованные, сделали иудаику своей профессией, делом своей жизни. Для других было важно придать некое содержание слову «еврей». . . Последние были людьми, которые усиленно учились, ездили в экспедиции, но в какой-то момент ушли, «пресытившись» этим» (Дымшиц).

Для Ильи Дворкина, основателя и ректора университета, дела обстояли иначе. Он ставил более глобальные цели. Утопия, говорит он, была «главным двигателем, который мотивировал меня», точно так же, как она «очевидно мотивировала двести лет назад людей, которые основали Wissenschaft des Judentums, утопию еврейской науки».

Дворкин видел в университете «попытку возродить еврейство через академию, через исследования и открытие новых фактов, еврейский интеллектуализм». Таким образом, он понимал иудаизм «не через заповеди, ритуалы и молитвы, а как интеллектуальную традицию, еврейскую мысль и т. д.»

Вооруженный своим утопическим видением, Дворкин — этот «сосуд с харизмой», как охарактеризовал его Владимир Левин, — смог привлечь своих учеников.
«Дворкин, конечно, был человеком с мессианскими наклонностями; он внушал эту мессианскую идею другим; у него были свои «хасиды»-последователи. Формально он был ректором, но на самом деле был хасидским цадиком. Это, несомненно, нравилось ему, он часто говорил об этом».

Арье Ольман отмечает:

«Мы были обычными русскими людьми, абсолютно невежественными в еврейском смысле. . . и вот, среди нас возник великий проект по созданию новой культуры, объединяющей советскую интеллигенцию и еврейские знания. На меня очень повлиял роман Чингиза Айтматова «И дольше века длится день»; в нем был образ манкурта [авторский термин, обозначающий бездумного раба], существа, потерявшего память и корни. И я стремился перестать быть манкуртом.» Он добавляет: «Основной идеей университета было Bildung, построение себя в рамках проекта. . . Мы тогда не говорили о «создании цивилизации», потому что такие слова нам были незнакомы. Но было ощущение универсальности и общности проекта».

Семен Парижский идет дальше в своих мыслях:

«Для меня это был важный момент: я увидел еврейскую культуру, тексты и мысль как альтернативу западной науке и культуре. Другой взгляд на европейскую науку и мысль. Возникла иллюзия, что это альтернативное философское учение, одно из средств преодоления европейской метафизики, как в дальнейшем люди стали воспринимать, например, постколониализм и другие тенденции. В этом смысле я был настоящим «хасидом» Ильи Дворкина. ПЕУ рассматривался как философско-антропологический проект, то есть создание нового типа мышления, основанного как на европейской науке, так и на еврейских текстах, на особом подходе к ним».

Дворкин прекрасно понимал, что не все разделяют его грандиозное утопическое видение.

Дымшиц, например, отнесся к этому иронично:

«Дворкин представил это так, будто среди нас появится Новый Еврей. Для того, чтобы его создать, нам понадобится вся мировая культура: греческая, латинская, персидская. С точки зрения Дворкина, Еврей был своего рода культурным сверхчеловеком, практически ницшеанским, который должен овладеть всеми мировыми знаниями. Это похоже на замечание Ленина о том, что коммунистом можно стать, только обогатив себя знанием всех тех богатств, которые выработало человечество.»

С этим полностью согласен Эльяшевич: «Что касается утопии создания цивилизации, нового еврея, новой культуры, это говорилось и обсуждалось, но я в это не верил. Если это несоизмеримо с возможностями, то превращается в фарс».

Альтернативным подходом, объединявшим Лукина, Хаймовича и Дымшица, стал интерес к истории еврейской культуры «без религиозной подоплёки».

Для Лукина главным была «история как принцип, объединяющий народ». Он объясняет:

«Было ощущение пустыни, отсутствия еврейского содержания в Петербурге, и вот, город наполнился людьми и движением. Тогда, на более романтическом уровне, казалось, что именно осознание прошлого делает нас евреями. Евреями не рождаются, а становятся благодаря полученным знаниям, — сказал Исидор Левин. Многие действительно стали таковыми благодаря университету».

Для Хаймовича главным было сохранение цивилизации. Он добавляет:

«Дворкин хотел основать новую цивилизацию. Я не верил в это. Я даже не верил в создание новой культуры. Это не создается искусственно. Я не верил, что отдельные люди, даже сверхталантливые, смогут создать цивилизацию. Я хотел восстановить цивилизацию; важно было достичь и представить это, показать, какая цивилизация у нас была. Достижение этого было для меня конструктивным.»

Можно по-разному оценивать успешность ПЕУ. Парижский считает, что изначально он предлагал альтернативу «колонизации» еврейской жизни на постсоветском пространстве Сохнутом, Джойнтом и Хабадом, которые «импортируют еврейский контент», не позволяя «вырастить что-либо аутентичное». В отличие от этого: «Академическая иудаика могла быть субстратом, на котором… российские евреи могли обрести свой голос, найти свое полезное прошлое, выбрать культурные коды для выражения своего мировоззрения. . . . Я видел задачу в деколонизации российской еврейской жизни, в которой академическая иудаика. . . останется единственным анклавом, где . . . иностранные модели не доминировали».
Однако эти надежды не оправдались, поскольку постсоветское еврейство не произвело «ни одного писателя, ни одного философа, ни одной книги, которая стала бы фактом еврейской культуры».

Резкий вывод Парижского таков:

«Российское еврейство снова стало «евреями молчания», потому что ему нечего было сказать. Колониальные, импортированные еврейские культурные проекты полностью заглушили любые попытки мыслить самостоятельно, понять самостоятельно, как может или должна появиться еврейская культура в России. Идея основать новую еврейскую культуру на академических исследованиях иудаики провалилась».

Более позитивную оценку дает Эльяшевич:

«Эта неправительственная деятельность позже привела к созданию двух кафедр в государственных высших учебных заведениях. Они возродили еврейскую академическую жизнь, что было очень важно. Это ни в коем случае не был провал. Для достижения успешного результата нужна была давняя традиция, которая была прервана. Наивно ожидать, что мы создадим нового Дубнова. Что-то сложилось, и в этом я вижу заслугу поколения 1990-х. В 1980-е казалось, что все будет иначе; сегодня понятно, что иначе и быть не могло».

Мнение Валерия Дымшица:

«В целом да, это был полный провал. Но с точки зрения индивидуальной карьеры людей, которые решили, что это важно и дело всей их жизни, это нормально. Все получилось у тех, кто этого хотел. Российская иудаика возникла не из этого. Из грандиозных идей ничего не вышло, но, тем не менее, что-то сложилось».

Действительно, подавляющее большинство моих информантов сделали успешную карьеру в различных сферах иудаики (Лукин, Хаймович, Левин и Ольман — в Израиле; Эльяшевич, Парижский и Дымшиц — в России). Таким образом, несомненно, ПЕУ сыграл важную положительную роль в жизни многих людей.»

******************************************************************************

Это материал Семена Гольдина, основанный на интервью с коллегами по ПЕУ, часть из которых он взял сам, часть была опубликована в книге «Иудаика-2» Г. Зелениной. Использованы (разумеется, с моего разрешения) также мои воспоминания в этом блоге. «К 30-летию Петербургского еврейского университета» https://blogs.7iskusstv.com/?p=77389

Думаю, уместно будет добавить мой комментарий. Читая эту статью, я с большим удовольствием погрузился в воспоминания времен нашей молодости, приятно было прочитать мнение коллег. Думаю, некоторые коллеги, уехавшие в начале 1990х, имеют тенденцию считать, что настоящая интересная деятельность шла только до их отъезда. Это не совсем так.

Тут многие говорят о якобы «мессианских» идеях, о построении еврейской цивилизации, о воспитании некоего Нового Еврея, о создании новой науки из синтеза толкования еврейских текстов и европейской науки, о преодолении европейской метафизики и даже о «деколонизации» (!?) аутентичной еврейской культуры от гнета филантропических организаций вроде Джойнта (кстати, с середины 1990х активно было внутреннее спонсорство РЕКа). И на этом основании делают вывод о «провале» миссии ПЕУ, о «нелепых дилетантах», и вот это всё. 🙂

Мне кажется, такие «мессианские» идеи и манию величия во многом пытаются приписать нам москвичи.

Я не помню таких разговоров, почти, хотя много общался с Дворкиным и другими. Если такие разговоры и были, то они не имели отношения к академичечской деятельности. Мало ли про что говорили философы на досуге за субботним столом! При чем тут академическая работа?

Научный работник, его успех, определяется тем, что он сделал: открыл, придумал, опубликовал. И именно так и следует оценивать успех или не успех ПЕУ. ПЕУ издавал серию сборников научных трудов, прежде всего — по истории и по материалам экспедиций (например, в Среднюю Азию). Эти статьи и материалы востребованы и сегодня 30 лет спустя. В ПЕУ велась работа по описанию еврейских памятников Украины, и два тома справочника «Сто местечек» было издано — это совершенно уникальные материалы. Издавался и методический журнал для педагогов «Еврейская Школа».

ПЕУ был действующим центром, где велось преподавание современного и библейского иврита, были специалисты по этому языку (я — один из них). Хотя формально ПЕУ в 1990е закончили, наверно, меньше десятка человек (я был первым выпускником), и еще полторы-две сотни успешно закончили ПИИ (список выпускников с темами дипломных работ есть на сайте ПИИ http://www.pijs.ru/nashi_vypuskniki), ПЕУ, как правильно заметил Семен Гольдин, повлиял на гораздо большее число людей.

Моя основная работа отнюдь не в Jewish Studies. Но я вполне могу отчитаться о своих публикациях в Jewish Studies, что я конкретно «открыл», придумал или опубликовал в гебраистике, со ссылками на публикации. Навскидку, если бы меня спросили, что я сделал в гебраистике.
1) Первый (и кажется до сих пор единственный) свод древнейших ашкеназских еврейских надписей XVI-XVII вв. из Украины.
2) Специфически, я нашел и расшифровал надпись XVII века на обратной стороне старейшего (XVI в) надгробия из Меджибожа.
3) Я расшифровал и опубликовал надпись на старейшем надгробии из Буска 1520 г. (нашел его, конечно, не я), в нем несколько интереснейших языковых формул. Это старейшее ашкеназское надгробие из Восточной Европы. В Причерноморье, конечно, есть еврейские надписи и античных времен (кстати, надпись из Тамани в Эрмитаже идентифицировал тоже я 🙂 ). Но если говорить о памятниках европейских евреев, то 1520 год — самое старое надгробие.
4) Я же разобрался, по опубликованным фотографиям, с разрушенным памятником, как оказалось, тоже 1520 г. из Острога. Многие до того утверждали, что это XV век, а не XVI. По-русски здесь
5) Я изложил (в опубликованных рецензированных работах) свои идеи о жанре еврейской эпитафии как о мосте между миром книг и реальностью.
6) Я идентифицировал и описал первую еврейскую книгу в Средней Азии (перевод «Тысячи и одной ночи»).
7) Я идентифицировал надгробие первого раввина в Америке (за исключением Рецифии) Исайи Пардо, на Ямайке.
8) Я устанивил, что Авнер из Бургоса мог быть промежуточным звеном в создани систему Коперника. Abner of Burgos: The Missing Link between Nasir al-Din al-Tusi and Nicolaus Copernicus?
9) С коллегами мы проинтерпретировали надпись, говорящую об античной синагоге в Марокко в Волюбилисе. Это первая синагога в Марокко и самое западное место, куда в древности дошел иврит.
10) Опубликовал караимскую поэму о разрушении общины в Деражном во время казацких восстаний. The karaite community of Derazhne and its leader Hazan Joseph ben Yeshua

Я не занимаюсь гебраистикой на полную катушку, а только между делом. У других коллег полно достижений посерьезнее, которые останутся в научной литературе. И вот нам рассказывают, будто «постсоветское еврейство не произвело «ни одного писателя, ни одного философа, ни одной книги, которая стала бы фактом еврейской культуры«? Что за ерунда, простите мой французский.

Дорогие котики, вклад в науку определяется не руссуждениями о новой цивилизации и о преодолении метафизики. А тем, что вы открыли, придумали, изобрели, ввели в научный оборот, какую задачу решили, какую теорему доказали, какое явление исследовали, какой результат получили. При условии, что вы все это изложили в форме peer-reviewed научной публикации.

А учебы или работы в ПЕУ не следует стесняться. Да, это не Гарвард, но не только престижностью вывески все определяется.