Елена Иваницкая. Ученые едут в колхоз

Loading

Трудовая повинность горожан в колхозах и совхозах (она же «шефская помощь селу», она же в просторечии «картошка») длилась десятилетиями, затрагивала практически все предприятия, вузы, научные институты, школы, больницы, библиотеки… Многие миллионы людей прошли через «картошку», которую дополняла «овощебаза» (она же «гнилая капуста») — трудовая повинность на городских овощехранилищах.

Но этот мегафеномен советской экономики и социальной практики остается совершенно неизученным.
Можно понять, почему «шефскую помощь» не описывали и не анализировали в советские времена: тогда в принципе избегали изучать реальную жизнь — как по идеологическим соображениям, так и по причине всеобщей панической секретности. Но невозможно объяснить, почему это крупнейшее явление до сих пор не привлекло внимания ни экономистов, ни историков, ни социологов. «Архипелаг колхоз» остается белым пятном на карте.

Первый опыт его изучения предприняли филологи Воронежского университета: Архипелаг Колхоз. Книга воспоминаний. 50-е-90-е гг. ХХ век. Составители и редакторы И. Ф. Стернин, В. В. Инютин. — Воронеж: б.и., 2017. Тираж 140 экз.

Книга открывается аналитически-мемуарным очерком профессора Стернина:

«Обобщая двадцать моих колхозных лет (за время работы в университете я провел в колхозах в общей сложности два года и два месяца), я могу выделить основные впечатления, которые сложились у меня о нашем селе, о сельских жителях, колхозах и совхозах, нашем сельском хозяйстве времен заката социалистической экономики».
Картина встает парадоксальная и загадочная. С одной стороны — прискорбная, а с другой — наоборот: «Мне кажется, что тогдашние “колхозы” как форма помощи города селу были выгодны абсолютно всем.»

Мемуаристы единогласно свидетельствуют о полной бытовой неустроенности студентов «на картошке». Профессор пишет:

«Общежития в 100% случаев — старые развалюхи. Постоянный вопрос — санитария и гигиена. <…> Грязь была во дворе жуткая, непролазная, и до туалета было просто невозможно дойти. Так вот, я организовал девочек, которые остались по болезни в общежитии, мы натаскали битых кирпичей и вымостили узкую тропинку до туалета. До сих пор не пойму, что здесь было смешного, но веселились почему-то все ужасно: Стернин дорогу в туалет вымостил!»
Сам «фронт работ» был организован отвратительно. Отсутствие механизации, постоянное опаздывание транспорта и тары неоднократно вынуждало студентов вручную перемещать кучи собранных овощей: «Нашего труда им не было ни капельки жалко».

На малейший ропот «сельчане нам неизменно говорили: вы же для себя собираете. Нам ваша работа не нужна, мы себе на своих огородах вырастили то, что нам надо. Это вам в городе есть будет нечего».

И даже сегодня мемуарист восклицает: «Ничего не возразишь, так оно и было».

Встают вопросы идеологически-психологического характера: как же горожане понимали, зачем существуют колхозы? Как переживали такое декларативное презрение колхозников? Почему соглашались с тем, что обязаны обеспечивать себя собственными руками? Из очерка профессора Стернина можно понять, что «картошку» горожане воспринимали — или скорее ощущали — как моральную обязанность не уклоняться от тягостей: «работящие и совестливые поедут», а другие, то есть ленивые и бессовестные, «прикроются справками».
Правовую сторону трудовой повинности ни преподаватели, ни студенты не обсуждали вовсе, как и ущерб, который «картошка» наносила учебе. А ведь ежегодные выезды в колхоз на месяц вычеркивали из времени обучения полный семестр, если же сельхозработы продолжались полтора-два месяца, то и два семестра — целый учебный год. Это несомненно свидетельствует, что преподаватели и студенты чувствовали себя людьми полностью бесправными, чье профессиональное дело неважно и неуважаемо.

Выразительное подтверждение этому мы найдем в юбилейном сборнике, посвященном заводу «Дальприбор», где есть фрагмент о «шефской помощи» селу:

«Еще в 60-х годы совместным решениям партийных и советских органов края “Дальприбору” были даны плановые задания по заготовке кормов, посадке и уборке урожая в колхозах и совхозах. Постоянно на селе находился по сути целый заводской цех, до 350 человек, с апреля по ноябрь занятых сельскохозяйственным производством». Такое положение дел «болезненно сказывалось на основном производстве. Выход нашли в привлечении учащихся» («Дальприбор. 50 лет». — Владивосток: Дальпресс, 2017. С. 123).

Финансовая сторона «картошки» ежегодно приносила студентам и преподавателям только унижения. Руководство колхозов год за годом повторяло упрек, что они не оправдали даже питание и проживание («была норма — кормить на 1 р. 20 к. в день на человека»), но при этом год за годом председатели и директора настаивали: «вы приехали помогать, а не зарабатывать».

Ежегодно студенты видели в колхозах и совхозах поголовное пьянство, неорганизованность, «феодальное» презрение руководства к рядовым колхозникам. И, конечно, повальное воровство, с которым наивные дети пытались бороться «силой слова»: в районные газеты писали.

«Нам была видна отчетливая тенденция, — утверждает Стернин, — коллективное социалистическое хозяйство разваливалось на глазах».

«Нам» — значит всем участникам сельхозработ, юным и взрослым. Однако этому противоречат если не все, то большинство воспоминаний, собранных в книге. Воспоминания светлые, добрые, юмористические, ностальгические. Студенты смотрели на колхозный «провал», а видели вечера у костра и «первую любовь». Колхоз — это было время романов.

Здесь открывается поле деятельности для психологов и антропологов: почему принудительный труд, сопряженный с унижениями, антисанитарией, холодом, скученностью, может вспоминаться с добрыми чувствами?
Выводы профессора Стернина о выгодности «картошки» окрашены иронией, иногда горькой, но сделаны серьезно.
Колхозам и совхозам был выгоден дармовой труд студентов, за который отвечали не они, а город.
Для местной молодежи это были новые впечатления, возможность развлечься, покуражиться.

Для большинства преподавателей (поскольку в колхоз они не ехали) — дополнительный оплаченный отпуск: занятий нет.

Для меньшинства студентов, которые «прикрылись справками», — дополнительные каникулы.

Для большинства студентов — месяц с друзьями на воздухе, «колхозное общение — самая большая роскошь колхозной жизни».

Для парткомов и райкомов — возможность отличиться в несложном деле: «Преподаватели и студенты — народ послушный, едут безропотно» . Вдобавок за все отвечали преподаватели, а не партком.

С главным выводом автора связано мое главное сомнение. Выгодна или разорительна для народа и государства была «шефская помощь селу»? Как учитывались — или никак не учитывались? — потери на тех производствах, откуда снимали работников? Как учитывалась «шефская помощь» — или тоже никак? — при расчетах производительности труда в сельском хозяйстве? В чем был экономический смысл этой повсеместной практики? Как именно она возникла и сложилась? Наконец, почему «картошка» и «овощебаза» не изучались и не изучаются?
У меня есть версия, что в Советском Союзе эти трудовые повинности, известные абсолютно всем, были тем не менее своего рода «тайной». Выразительный эпизод рассказал мне (в личном письме) историк и политик Павел Кудюкин:

«В ИМЭМО АН СССР, как известно, работали несколько иностранцев — бывших советских шпионов. И вот как-то на овощебазе стоят научные сотрудники, перебирают гнилую картошку, а Джордж Джонович Смит и Дональд Дональдович Маклин, одетые «не по-нашему», при этом на присущем им аглицком языке беседуют. Кто-то из бдительных сотрудников базы заметил и спрашивает ответственного из ИМЭМО: «А кто это такие, а почему не по-нашенски?» А тот и пошутил: «Да приехали тут иностранные коллеги ознакомиться, как мы работаем — вот и знакомим». «Бдительный» помчался звонить в райком… К счастью, обошлось без неприятных последствий»»

Один комментарий к “Елена Иваницкая. Ученые едут в колхоз

  1. Елена Иваницкая. Ученые едут в колхоз

    Трудовая повинность горожан в колхозах и совхозах (она же «шефская помощь селу», она же в просторечии «картошка») длилась десятилетиями, затрагивала практически все предприятия, вузы, научные институты, школы, больницы, библиотеки… Многие миллионы людей прошли через «картошку», которую дополняла «овощебаза» (она же «гнилая капуста») — трудовая повинность на городских овощехранилищах.

    Но этот мегафеномен советской экономики и социальной практики остается совершенно неизученным.
    Можно понять, почему «шефскую помощь» не описывали и не анализировали в советские времена: тогда в принципе избегали изучать реальную жизнь — как по идеологическим соображениям, так и по причине всеобщей панической секретности. Но невозможно объяснить, почему это крупнейшее явление до сих пор не привлекло внимания ни экономистов, ни историков, ни социологов. «Архипелаг колхоз» остается белым пятном на карте.

    Читать дальше в блоге.

Добавить комментарий