Старое Радио Подкаст. СЕРГЕЙ ЕРМОЛИНСКИЙ

 

Сын третьей жены Сергей, Михаил Булгаков и Сергей Ермолинский

Ближайшего доверенного друга Михаила Булгакова арестовали вскоре после смерти писателя, в конце 1940 года.

Ордер на арест Сергея Ермолинского подписал видный сталинский писатель, лауреат четырёх Сталинских премий первой степени (1941, 1947, 1948, 1950) второй секретарь правления Союза Писателей Пётр Павленко, на улице имени которого, по иронии находится Дом-музей Бориса Пастернака, тот самый Павленко, написавший в марте 1938 года следующий отзыв о стихах Осипа Мандельштама:

«Я всегда считал, читая старые стихи Мандельштама, что он не поэт, а версификатор, холодный, головной составитель рифмованных произведений. От этого чувства не могу отделаться и теперь, читая его последние стихи. Они в большинстве своём холодны, мертвы, в них нет даже того самого главного, что, на мой взгляд, делает поэзию,— нет темперамента, нет веры в свою страну. Язык стихов сложен, темен и пахнет Пастернаком… … Советские ли это стихи? Да, конечно. Но только в «Стихах о Сталине» это чувствуется без обиняков, в остальных же стихах — о советском догадываемся. Если бы передо мною был поставлен вопрос — следует ли печатать эти стихи, — я ответил бы — нет, не следует».

Далее предоставим слово литературоведу Наталье Громовой:

«На допросах настойчиво проводилась тема антисоветской деятельности Булгакова и необходимость создать видимость некой организации, которой руководил покойный писатель, где Ермолинский был одним из членов. «Подойди к столу и распишись, — говорил ему после избиений следователь в Лефортово. — Тебе предъявлено обвинение по статье 58-й. Прочти, прежде чем подписывать. Читать умеешь, интеллигент с высшим образованием. Видишь — пункт первый: измена родине и шпионаж. Далее — участие в контрреволюционном заговоре и антисоветская пропаганда».

Он не подписывал. А после непрерывных избиений и пыток Ермолинский решил покончить с собой. Описывал он это так. «Я уже улавливал малейшее шевеление за дверью. Глазок щелкнул, закрылся, я хорошо слышал, как от моей камеры удалялись шаги. В то же мгновение я полоснул осколком по вене на левой руке. Кровь брызнула. Но они бдительны, чертовски бдительны! Ворвались тотчас. В неясном сознании я видел, как вокруг меня суетятся люди, мелькнул человек в белом халате. Мне туго перевязали руку повыше локтя, йодом смазали рану и наложили бинт на порванное место. Нет, рана была неглубока. Я слышал, как они говорили: — В карцер бы его за это… — Нельзя, загнется… — Вам-то что, а мне отвечать?.. Впрочем, мне было все равно, о чем они говорили. Я тихо лежал. Койку в этот день оставили открытой».

Он выжил. Они говорят, что снимают с него шпионаж, итальянцев, но все больше — о Булгакове.

«— Тебе, как лучшему другу, нужно толково, без длинных рассуждений и объективно изложить антисоветскую атмосферу в доме Булгакова, рассказать о сборищах, проходивших там. Можешь не называть имен, а вот высказывания его самого нас интересуют. — Он положил передо мной лист бумаги. — Или, может быть, тебе легче не писать, а отвечать на вопросы? Изволь, давай так, я согласен.

— Могу по-разному, но боюсь, что мои ответы вас не устроят, потому что в них не может быть ничего порочащего имя моего друга.

И вдруг все ясно стало в моей голове. Я понял, чего от меня добиваются. Все происходившее раньше было не более чем подготовка к этому. Теперь можно трезво разбираться в каждом его слове. И только бы не терять спокойствия».

От него будут требовать, чтобы он подписал протокол с утверждением о том, что Булгаков был вдохновителем всех антисоветских сборищ. Ермолинский отказывался. Они смеялись ему в лицо и говорили, что грех не спихнуть все на покойника. «Но как объяснить этому человечку с кубиками, — вспоминал Ермолинский, — что очернить память друга для меня — подлейшее из предательств? Имеет ли он представление о том, что такое дружба? Здесь одно мерило — цепляние за жизнь. Даруют жизнь — радуйся и ползи!».

Этот субтильный интеллигент, у которого то и дело отнимали очки, стоял насмерть. Тут надо остановиться и еще раз подчеркнуть, что ничего, изобличающего Булгакова, Ермолинский не подписал. То есть, если бы он когда-то писал доносы или был приставлен к писателю, то зачем ему было упираться на следствии ценой постоянных мучений? Так что это ложь. Потому что для него честь и достоинство оставались важными и в тюрьме, и в камере, и перед лицом смерти. И тогда, отказываясь клеветать на мертвого Булгакова, он совершил свой главный, никому неведомый, абсолютно незаметный подвиг. Потому что, убей его на допросе, расстреляй, никто бы никогда этого не узнал. И, конечно же, внутренний голос твердил ему, что он упирается напрасно, и в этом волчьем мире достоинство никому не нужно. Однако он стоял и выстоял.

И вот чудо случилось, и дело Ермолинского рассыпалось. Иногда признание или непризнание вины в кабинете на Лубянке могло многое изменить в жизни и судьбе человека. И следствие застыло. А в июне 1941 года началась война. В октябре его вместе с другими арестантами бросили в товарный вагон, поезд не раз бомбили, но он дошел до новой тюрьмы. На остановках вынимали трупы, давали селедку и ведро воды на всех. Потом Сергей Александрович узнал, что где-то рядом с ним в столыпинском промерзшем вагоне ехал такой же зэк, как и он, бывший академик Николай Иванович Вавилов. Он умер в Саратовской тюрьме и был похоронен на ее задворках. Когда Ермолинского привели в камеру, ему даже не сказали, в какой город его привезли.» (полный текст здесь — Наталья Громова «Сергей Ермолинский между Курцио Малапарте
и Михаилом Булгаковым». Документальная повесть https://znamlit.ru/publication.php?id=6905.)

Несколько лет назад я нашел и оцифровал неизвестную аудио-запись «Вечер к 85-летию со дня рождения М.А.Булгакова 1976 г. http://staroeradio.ru/read/p4.php?id=1225 http://theatrologia.com/audio/1225.

На этом вечере говорил Сергей Ермолинский и это самая большая и уникальная запись из всех немногих известных.

Сергей Ермолинский. Слово на вечере посвященном памяти Михаила Булгакова (ЦДА 1976г)
http://staroeradio.ru/read/p4.php?id=1891
http://theatrologia.com/audio/1891