Александр Иличевский. Начало конца ХХ столетия

Какое это было время – начало конца XX столетия? Как передать плоть его? Какими приметами?

Только приметами и возможно выразить вкус времени, его цвет. Мне повезло, я мог его оценить не изнутри полотна, среди ложащихся друг на друга красочных мазков, лоскутов, соринок, – а со стороны. Позже, приезжая в первые годы из-за границы на летние каникулы навестить родителей, за месяц-полтора я был способен вникнуть. Сейчас я уже не в состоянии различить последовательность своих приездов и краски времени отчасти смешались, но именно то, что я приезжал и уезжал, помогло мне запомнить детали эпохи, оставшиеся для местных жителей незамечаемой обыденностью…

Никакие учебники истории не способны выразить запах времени, никакие умозаключения не способны передать прикосновение к тому, что исчезло в небытии. Это было время развалов с наскоро изданными книгами – Бахтин, Мандельштам, Бродский, Гурджиев, Рерих, Флоренский; время пустых прилавков и пирожков с лотков; торговых рядов у станций метро – с пластмассовыми тазами, вазочками, настольными лампами, старыми покрывалами и книжками; время купюр с большим числом нулей, пахнущих колодой старых игральных карт. Челноки разъезжались с Киевского вокзала по рынкам, чтобы запродать загорелые пласты копченого сала, трехлитровые банки с желтой утятиной, залитой жиром, и разносолами. Здесь же старухи с иконостасами сигаретных пачек, штабеля крабовых палочек на дощатых ящиках, горы пакетиков с майонезом, пирамиды банок с горошком, фасолью, кукурузой; десять долларов в кармане делали из человека миллионера посреди всей этой бедности. Время дискет и третьей версии Windows, книг напрокат и цветных гелевых авторучек, тетрадок и блокнотов с голливудскими актерами…

Мир неожиданно стал ярче. В нем появились секонд-хенды с потусторонней добротностью или даже роскошью. В сквере на «Пушкинской» повадились собираться беженцы-курды в немыслимых пестрых одеяниях. В домах отдыха благотворительные организации размещали беженцев из Афганистана, Сомали, Эфиопии, Анголы; подмосковные садовые проулки зарябили африканской расцветкой, шоколадные сомалийки выпасали приобретенных вскладчину коз, которых перед отъездом забивали на ленинском постаменте.

Это было время спичечных коробков, вдруг ставших стоить не копейку, а рубль, время вязаных капоров, нейлоновых лосин, вареной джинсовой ткани. Эпоха ФИДО и первых домашних компьютеров, бальзама «Спасатель», ролевых игр, чьи участники внедряли в обиход средневековую моду на рубища и кольчуги, посохи, луки, мечи, длинные волосы, стянутые ободком, платья с кружевами ручной работы и долгополые сюртуки, фенечкиплетенки, кожаные кошельки и сумки – обмундирование не то хоббитов, не то орков; носившие это курсировали автостопом по сети прибежищ и приютов – от Львова до Новосибирска, а то и вокруг света.
Эпоха гуманитарной помощи для молодых мам в виде бело-синих банок французского сухого молока, скороварящегося риса Uncle Ben’s («Неизменно превосходный результат!»), турецкой жевательной резинки с ядовитым запахом и вкладышами, которыми дети обклеивали холодильники.

Времена повсеместных барахолок, организованных прямо на разломанном асфальте, залитом чавкающей грязью. Времена многомесячных задержек зарплаты, вызывавших панику у молодых семей с детьми, время ваучеров, крохотных клочков бумаги, на которые рассыпалась советская экономика, включая сталелитейные и машиностроительные комбинаты. Времена коммивояжеров с косметикой, галантереей и гербалайфом вразнос («Хочешь похудеть – спроси меня как!»), коробками которого были завалены квартиры разоряющихся коммерсантов. Эпоха кубинских «Лигерос» со сладкой тростниковой бумагой, любимых сигарет У.Х.Одена L&M, время «Честерфилда» и быстро истлевавшей «Магны», мороженого «Баскин Роббинс», черных джинсов-стретч, «Пепси» («Новое поколение выбирает “Пепси”»), «Херши-колы» («Вкус победы!»), миндального ликера в хрустальных бутылках, время батончиков «Марс» («Всё будет в шоколаде!»), шампуня Wash&Go и злачных кафе «Печора» и «Метелица» на Калининском проспекте. Время финансовых пирамид, кидальных акционерных обществ и фондов: «Я не халявщик, я партнер», «Куплю жене сапоги», «Ну вот я и в “Хопре”», «Купи себе немного ОЛБИ», «Московская недвижимость всегда в цене».

Время странных взглядов в метро – глаз, полных бесчувствия, будто все сразу превратились в эмигрантов, обретя пустоту вместо родины вокруг. Время голодных старух, торговавших искусственными цветами: «Вот розмарин…»; огромных сумок с товаром челночников в метро, в троллейбусах, автобусах, трамваях; торговых рядов вдоль фасадов пустых магазинов: постельное и нижнее белье; время первых поездок за границу: взрывы очарования, сильного чувства, что мир един. Время черных подъездов и темных улиц: лампочки воровали, а украшенные иллюминацией мосты понемногу гасли. Эпоха Митинского рынка радиотехники, фирмы «Партия» («Вне политики! Вне конкуренции!»), пейджеров, сотен лосиных рогов на багажных полках сибирских поездов, провинциальных прокуроров со сползшей на пузо кобурой, в пыжиковых шапках и дубленках поверх спортивного костюма Adidas – штаны заправлены в сапоги Salamander.

Время питбулей, гремевших золотыми цепями на шее, желтой водки «Лимонная», очередей на морозе в молочную кухню за детским питанием, лотереи «Лотто-миллион», работники которой получали зарплату выигрышными билетами, первых в истории страны йогуртов: стаканчики от Danone не выбрасывали, а складывали в них пуговицы и мелочь. Время гигантских очередей в только что открывшийся «Макдоналдс», состоящих напополам из жителей столицы и Подмосковья, которые коробочки от гамбургеров потом тоже берегли месяцами, используя их как футляр для бутербродов. Эпоха тамагочи, кукол Барби и Кена, первых мобильников размером с лапоть, первых одноразовых шприцев, дешевой водки, заливаемой в бачок омывателя, карамельного бренди «Слънчев Бряг», спирта «Роял», от которого обметывало слизистую, обеда из двух блюд, приготовленных из одного куриного окорочка, первых казино в пришвартованных к набережной Москвы-реки теплоходах, которыми владела мафия глухонемых; обилия искусственных шелков и люрекса на офисных дамах, талонов на свадебное убранство и на товары для новорожденных, очередей за детскими шубками… Эпоха фарцовщиков по имени Генрих или Герман, катающих барышень в Питер на «Красной стреле», ужинающих их в японском ресторане в Хаммеровском центре, танцующих их в съемной квартире, скажем, в пирамидальной высотке на площади Восстания, с черным унитазом и стенами, драпированными золотым атласом…

Время кружевного платочка в ледяном заснеженном песке в противопожарной канаве; время веток, бьющих по лицу в полной темноте: бег изо всех сил в сторону далекого гула шоссе; время грозы на Черном море, пахнущей водорослями и озоном; время полупустых поездов на Север и Восток; деревенских магазинов с водкой, солью и рулонами черной материи; лесовозов под Архангельском, мчавшихся по зимникам с глубокими колеями.

Время жаб, стонавших в сумерках близ Пестовского водохранилища; время рассвета на теплом пустынном шоссе. Эпоха первых «тетрапаков», восхитительного изобилия фруктовых соков, пограничников с овчарками в поезде «Москва – Киев», эпоха водки «Зверь» («Никакого похмелья!»), пива «Очаково» и «Трехгорное»; время залитых закатом льдов Гренландии, проплывающих в иллюминаторе; время аэробусов, полных упившимися вусмерть новыми директорами заводов; эпоха детской каши, сваренной на пломбире; уличных грабежей и насилия (если в подворотне вырывают сумочку, надо отдать, иначе лезвие располосует печень); польских ликеров кислотных цветов, пиджаков с большими плечами, кожаных курток и леггинсов, химических фруктовых напитков «Зукко» и «Инвайт» («Просто добавь воды!»), взбитых и покрытых лаком женских челок, фиолетовых пуховиков, пластиковых пакетов вместо сумок, кофе «Пеле», Горбачева в рекламе Pizza Hut («Мы свободны и можем дойти до края этой пиццы…»); время милиционеров с резиновыми дубинками в электричках, запаха слезоточивого газа в тамбурах; ларьков, сваренных автогеном из перекроенных болгаркой ж/д контейнеров, китайского ширпотреба – дутых курток, одеял и свитеров, всё это складировалось в новых цехах крупных машиностроительных заводов; время расстрельных бизнесменов, чьи убийцы разъезжали на «девятках» с тонированными стеклами: ствол в окно, тело в решето, машина сожжена потом в переулках.

Эпоха рыночной экономики и права демоса, впервые возвысившего голос, чтобы снести глиняные нужники социализма; эпоха свободного выбора, переломившего уравниловку, эпоха пены, поднятой волной радикальных экономических изменений. Время одаренных людей, вставших у руля экономики и решившихся на непопулярные меры ради неотвратимости рыночных перемен, ради похорон тоталитаризма.

Это время, когда Бьорк жарит яичницу и поет о новорожденном сыне; время, когда в библиотеку нужно было приходить со своей лампочкой и выкручивать ее из настольной лампы, уходя; время огромных очередей в ломбарды, походов в лес за листьями малины и брусники вместо чая; горчичного порошка для мытья посуды, рябины на спирту, расселения коммуналок, выключенного отопления в рукописном отделе Пушкинского дома, очереди перед открытием библиотеки – за талончиками на ксерокс; толкучек там и здесь на Тверской; время антикварных аукционов, засилья чеченцев – они повсюду, красивые и наглые, вооруженные. Время чуть не ежедневно нарождающихся новых газет, журналов, радиостанций и телепрограмм: «Московские новости», «Огонек» («Из “Искры” возгорелось пламя, но “Огонек” не имеет к этому никакого отношения»), «Европа плюс», радио «101» («Господа! Ваши ананасы еще зреют, ваши рябчики еще летают, но ваше радио уже звучит!»), «Поле чудес» («…в стране дураков»). Время очередных митингов, разрастающихся продовольственных рынков, бартера по принципу «всё на всё», время поездок за курицей с одного конца города на другой; время пива Guinness и джина Seagrams, хлынувших из Китая поделок из нефрита; время тридцати долларов за билет в Гвинею и обратно, с посадками на Мальте и в Дакаре; время кассет с песнями Генсбура и Биркин; книжек Кастанеды в лукошках шастающей по лесам в поисках галлюциногенных грибов молодежи; время пустой Москвы, из конца в конец пересекаемой в любое время суток за сорок минут.