Автор: (Размер шрифта можно увеличить, нажав на Ctrl + знак «плюс»)
По советской классификации Д. числился сыном кулака, что не помешало ему еще до войны защитить кандидатскую диссертацию по филологии, но затруднило путь в партию, членом которой он после долгих мытарств стал только весной 1941 года. Фамильное, то есть анкетное проклятие (совсем как у А. Твардовского) висело над Д. и позже, и стремление освободиться от него многое, надо думать, объясняет в том, почему он, вернувшись с фронта на преподавательские позиции в Ленинградский университет, принял такое деятельное участие в истреблении коллег-безродных космополитов.
Его статьи и стенограммы его выступлений на партийных собраниях во второй половине 1940-х – начале 1950-х годов, собранные П. Дружининым в двухтомнике «Идеология и филология» (М., 2012) лучше не перечитывать: отталкивает палаческая ярость, жертвами которой раз за разом становились и лучшие университетские профессора-филологи, и лучшие питерские писатели.
В свете партийных установок тяжко приходилось и классикам – вот Л. Шапорина в дневниковой записи от 8 апреля 1949 года пересказывает, как Д. в докладе на писательском собрании вразумлял, «у кого должен современный поэт черпать свое вдохновение, с кого брать пример: “Пушкин очень многогранен, и еще надо рассмотреть, что нам подходит и что нет. Тютчев, Бенедиктов – реакционные мракобесы. Л. Толстой отчасти тоже реакционен, ну а Достоевский – это, товарищи, не ахти какое достижение. Полноценен Некрасов, Кольцов, Дрожжин и Суриков”. Говоря об Ахматовой, он сказал: “Товарищи, надо же прямо сказать, что Ахматова дрянной поэт”».
Конечно, Д. не один отметился тогда такими речами. Но в школе ненависти он был, безусловно, первым учеником, если не вовсе застрельщиком. И карьера росла как на дрожжах: Д. одновременно руководил кафедрой советской литературы в ЛГУ (1948-1953), заведовал сектором печати Ленинградского горкома, да и, — отмечает М. Золотоносов, — «писательским начальником <…> сделался с невообразимой скоростью»: 15-16 ноября 1948 года вошел в бюро партийной организации ЛО ССП, 18 ноября был принят в Союз советских писателей, а уже 28 ноября избран ответственным секретарем ЛО ССП.
Каким он запомнился в Ленинграде, понятно. И понятно, почему после смерти Сталина самых одиозных деятелей начали в порядке санации постепенно эвакуировать в Москву. Новое назначение уже в 1953 году получил и Д., сменив А. Тарасенкова на посту заместителя главного редактора журнала «Новый мир». И можно лишь гадать, по своей инициативе принял Твардовский это решение или был поставлен, что называется, перед фактом, но безусловно одно – они сработались.
Во всяком случае, и самые дерзкие публикации этого журнала шли уже при Д., и в дни первого разгрома «Нового мира» (июль-август 1954 года) он повел себя так, что не потерял ни уважения Твардовского, ни доверия со стороны начальства. А именно: продержавшись до мая 1955-го в замах уже у К. Симонова, стал на пару лет главным редактором только что созданного журнала «Вопросы литературы» (1957-1958), а в конце 1959-го вновь вернулся в «Новый мир» первым заместителем Твардовского. Впрочем, — напоминает А. Солженицын, — находясь все годы «на полной ставке в Институте Мировой Литературы, он в “Новом мире” появлялся ненадолго, здесь был не заработок его, а – важная миссия»
С Твардовским они были на ты, звали друг друга по имени. И, — продолжает А. Солженицын, — «даже так установилось, что Твардовский никакого решения не считал окончательным, не столковавшись с Дементьевым, — не убедя или не уступя. <…> Так незаметно один Саша за спиной другого незаметно поднаправлял журнал. <…> Он способствовал, чтобы журнал был и посвежей, и посочней, и даже поострей – но всё в рамках разумного! но стянутое проверенным партийным обручем и накрытое проверенной партийной крышкой!»
Твардовский, — говорит и Б. Сарнов, — «был “Чапаевым”, а Дементьева к нему назначили “Фурмановым”. И “Фурманов”, в соответствии с этим своим назначением, должен был держать неуправляемого “Чапаева” в ежовых партийных рукавицах, направлять, а порой и поправлять его. И даже воспитывать».
Так ли это? Если судить по нечастым собственным выступлениям Д. на «новомирских» страницах, то скорее так: даже и самая его знаменитая статья «О традициях и народности» (1969, № 4) до такой степени перетутяжелена догматической риторикой, что хоть и хочется солидаризироваться с ее полемичностью, направленной против агрессивной «молодогвардейской» ксенофобии и национализма, но трудно.
Вполне, впрочем, возможно, что, пересыпая, будто битым стеклом, свои программные статьи цитатами из классиков марксизма-ленинизма, ревдемократов и партийных документов, и Д., и некоторые другие журнальные авторы надеялись тем самым защитить любимый «Новый мир» от подозрений в безыдейности и ревизионизме.
Во всяком случае, в преданности Д. журналу не усомнишься. Вот В. Ковский рассказывает, как он однажды, сочувствуя Дементьеву, который разрывался между ИМЛИ и «Новым миром», спросил: «И зачем вам так разрываться, Александр Григорьевич? (…) Разве нашего сектора вам мало?» Дементьев странно посмотрел на меня (…): «Литературный журнал тебе кажется игрой? Но ради этой игры жизни не жалко…». А вот и Л. Левицкий вспоминает, что, празднуя в редакционном кругу свое 60-летие, Д. особо «благодарил журнал за то, что он стал в нем лучше. Это – не дежурные слова, а правда».
Но – чтобы правда о духовном самоочищении Д. от грехов молодости стала совсем уж полной – придется учесть и запись в дневнике Твардовского от 12 января 1966 года про «ужасное вчерашнее признание Демента после его возвращения из горкома о его готовности, заявленной там инструктору, выступить в качестве общественного обвинителя на процессе Синявского, <…> хотя уже, казалось <…> что в последние годы, под воздействием разных факторов, в первую очередь — успехов “НМ”, лестной причастности к этому “очагу”, он решительно эволюционировал в добрую сторону».
«Что будет — бог весть, но, может быть, тут-то и хрустнет наш хребет, — размышляет Твардовский, не скрывая своей, как он говорит, “потрясенности”. — Если он-таки будет выступать на суде, мы предложим ему уйти из редколлегии до этого, — если он не подаст заявление, придется мне принимать некое решение».
И сам ли Д. отказался от позорной миссии, слух о которой успел облететь всю Москву, власти ли решили передоверить ее З. Кедриной и А. Васильеву, но обошлось. Так что Д., охолонув, продолжал оставаться, — по словам Ф. Абрамова, — «коренником журнальной повозки, тягловой лошадкой “Нового мира”» — вплоть до конца декабря того же 1966 года, когда его и Б. Закса, несмотря на протесты Твардовского, из журнала все-таки выставили. Выходит, что и статью «О традициях и народности» он для «Нового мира» писал уже в статусе вольного автора, одного из старших научных сотрудников ИМЛИ.
Что дальше? Редакторская работа по составлению очередной «Истории советской литературы», посильно деятельное участие в редколлегиях «Вопросов литературы», «Краткой литературной энциклопедии», иных изданий. И угасание, конечно.
«Разговоры тихие, медленные, усталые, — 31 августа 1970 года пометил в дневнике В. Лакшин. — Расшвыряли нас в стороны и гасят каждого поодиночке. А.Т. — старый, усталый, жалуется на эмфизему и боль в ноге. Рассказал про Демента, как он, растрепанный, сидит целыми днями у телевизора и все свое хитроумие вкладывает в баталии внутри правления дачного кооператива».
Соч.: Статьи о советской литературе. М., 1983.
Лит.: Огрызко В. Советский литературный генералитет. М., 2018, с. 713-729.
СЕРГЕЙ ЧУПРИНИН, ГЛАВРЕД ЖУРНАЛА «ЗНАМЯ». Дементьев Александр Григорьевич (1904—1986)
По советской классификации Д. числился сыном кулака, что не помешало ему еще до войны защитить кандидатскую диссертацию по филологии, но затруднило путь в партию, членом которой он после долгих мытарств стал только весной 1941 года. Фамильное, то есть анкетное проклятие (совсем как у А. Твардовского) висело над Д. и позже, и стремление освободиться от него многое, надо думать, объясняет в том, почему он, вернувшись с фронта на преподавательские позиции в Ленинградский университет, принял такое деятельное участие в истреблении коллег-безродных космополитов.
Его статьи и стенограммы его выступлений на партийных собраниях во второй половине 1940-х – начале 1950-х годов, собранные П. Дружининым в двухтомнике «Идеология и филология» (М., 2012) лучше не перечитывать: отталкивает палаческая ярость, жертвами которой раз за разом становились и лучшие университетские профессора-филологи, и лучшие питерские писатели.
Читать дальше в блоге.