Автор: Раз пошла такая пьянка… Вот история, которую я хотела поставить как алаверды к рассказу Татьяны Хохриной о коммунистическом субботнике в её институте, совпавшем с праздником Пасхи, но что-то отвлекло. Кстати, я хорошо помню этот день, потому что Володя замечательно сострил по этому поводу, и его шутка привела в такой восторг Юлика Даниэля, что он её широко цитировал, всегда со ссылкой на автора. Если помните, коммунистический субботник бывал 22-го апреля, в день рождения Ильича. А в том году — в этот же день и Пасха. Володя прокомментировал: «Редкий случай в христианском календаре: Пасха совпала с Рождеством»!
Приведенный ниже рассказ никакого отношения к Пасхе не имеет. Просто, как говорится, «музыкой навеяло», когда прочитала замечательный пост Тани Хохриной (ФБ, 1-го мая). Мой рассказ называется «Миту» («Metoo»).
К шестнадцати годам я почти перестала комплексовать по поводу цвета моих волос и предпочитала смеяться вместе со всеми над многочисленными, не отличавшимися особым разнообразием шутками, среди которых выделила цитату из популярного в те годы сатирика, кажется, Архангельского: «Хмара моя красноголовая! Да ты никак не той ноздрёй дышишь!».
Студенческие годы мало отразились на моей внешности, и когда, окончив Химфак, я пришла на работу в научно-исследовательский институт, не заметить курсировавшую по его обширной территории копну вьющихся ярко-рыжих волос мог только слепой от рождения. Член-корреспондент Академии Наук СССР К. слепым от рождения не был.
К. был самым крупным в СССР и одним из ведущих в мире специалистов по перекисным соединениям и взрывчатым веществам. Подозреваю, что лаборатория К. в нашем институте, где велись чисто научные разработки, была ширмой, прикрывавшей его основную деятельность в совсем ином учреждении. Наше правительство, всецело, конечно, ориентированное на мирное сосуществование, эрудицию К. в области взрывчатых веществ очень уважало. К. имел немыслимое количество наград: он был лауреатом Сталинской премии, лауреатом Менделеевской премии, Заслуженным деятелем науки, был награждён орденом Ленина и ещё кучей орденов и медалей, перечислить которые не берусь. Это важно для моей истории.
Я, кажется, забыла назвать К. по имени. Знакомьтесь: Исаак Абрамович. Боюсь даже представить, какие муки испытывали работники особых отделов, вынужденные, в силу направления его деятельности, часто с ним общаться.
К. вырос в Швейцарии. Отец его умер, когда К. было десять лет, и мать с сыновьями (у К. был старший брат, о существовании которого мы до поры до времени не догадывались) в 1900-м году переехала в Швейцарию. Они получили там прекрасное образование. После февральской революции, летом 1917-го года К., как и многие, вернулся в Россию. Его старший брат на соблазн не поддался и остался в Швейцарии. Это важная деталь.
Теперь пара слов о внешности. К моменту моего появления в Институте К. было, я полагаю, лет семьдесят. А может, мне так казалось из цокольного этажа моих двадцати двух. К. был, мягко говоря, невысок, лысоват, и имел огромную шишку под глазом. Может, в ней и были сосредоточены его выдающиеся научные и, по слухам, музыкальные способности? Шутил же Михоэлс, что у него вся сила в нижней губе!
Ситуация К. была довольно щепетильная. Нет сомнения, что компетентные органы знали о существовании в Швейцарии весьма преуспевающего старшего брата. В те годы иметь родственников за границей было чревато большими неприятностями для кого бы то ни было, а К. ведь был допущен к военным секретам державы, да не просто допущен — он их создавал! Это, наверное, его и спасало.
Простой народ, разумеется, о зарубежном родственнике К. до поры до времени осведомлён не был. Пора эта настала, когда швейцарский брат К. умер, не оставив там наследников. Единственным наследником оказался наш К. Помните, у Галича, в Балладе о прибавочной стоимости: «Гражданин, мол, такой-то и далее/Померла у вас тетка в Фингалии/И по делу той тети Калерии/Ожидают вас в Инюрколлегии».
Весть о кончине посмертно материализовавшегося швейцарского брата облетела институт, как ветер, с подробностями, то ли выдуманными, то ли просочившимися откуда-то. Говорили, что брат К. оставил большое состояние в Швейцарском банке, и в Инюрколлегии ему предложили перевести эти деньги в СССР и отдать валюту государству, а взамен получить сертификаты в магазин «Берёзка».
Тут уместно вспомнить старый советский анекдот. Вызывают Рабиновича в КГБ: «Товарищ Рабинович, мы знаем, что вы получили письмо от вашего дяди из Америки. Он пишет, что он ослеп и оглох, и зовёт теперь вас в Штаты, чтобы передать вам управление его компаниями. Мы знаем, что ваш дядя — «владелец заводов, газет, пароходов» — очень богат. Так что сядьте сейчас за этот стол и напишите ответное письмо вашему дяде. Пригласите его к нам со всеми его заводами и пароходами. Напишите, что мы сразу предоставим ему прекрасную двухкомнатную квартиру в центре города, хорошую пожизненную пенсию и доступ в магазин «Березка». И кстати вам тоже предоставим квартиру рядом с вашим дядей, чтобы вы могли за ним ухаживать. Садитесь и пишите». – «Гражданин начальник, — отвечает Рабинович. – Я хочу, чтобы вы ещё раз внимательно прочитали письмо моего дяди. Дядя пишет, что он оглох. Он пишет, что он ослеп. Но он же не пишет, что он ох$ел»!
Потерявший брата К. что угодно, только не ох$ел. Он оставил деньги брата в Швейцарском банке, и вскоре в Москву из Швейцарии прилетела машина «Ягуар». Немыслимый раритет! В те годы — единственная в Москве, да наверное и во всём Советском Союзе. К. стал приезжать на ней в институт, парализуя его нормальную работу, пока все не насмотрелись. В нашем институте была почти военная дисциплина. На территорию мы попадали через проходную с двумя турникетами, прямым и обратным, между которыми находилась стеклянная будка. В ней сидела страшная женщина Зинаида Холина, нажимавшая на тормоз с третьим сигналом радио, возвещавшим о начале рабочего дня. Несчастного, опоздавшего на долю секунды и оказавшегося между створками вертушки, остановленной в момент третьего сигнала радио, Холина безжалостно записывала и передавала данные в Отдел кадров. Не говоря уж о следовавших за ним. В обратном направлении в течение рабочего дня с территории института можно было выйти, только имея разрешающую бумагу на посещение библиотеки или по иной рабочей надобности. Но с появлением «Ягуара» народ сметал все преграды и пёр через проходную, перепрыгивая через турникеты, чтобы не пропустить диковинное зрелище. А посмотреть было на что. У «Ягуара» была низкая посадка и низко опущенное сиденье, и при малом росте К. его не было видно за рулём; казалось, машина летит сама по себе, предвосхищая появление «Теслы». Толпы жаждущих увидеть это чудо автомобильной индустрии не иссякали. К. стал в институте личностью легендарной. Тут и начинается моя история.
Обычно раз в году мои родители отдыхали в санатории «Узкое», принадлежавшем Академии Наук. Сейчас Узкое — это Москва, где-то в районе Битцевского леса, а в те годы, о которых я пишу, это было глубокое Подмосковье. Санаторий располагался на месте бывшей усадьбы, в разное время принадлежавшей графам Толстым, князьям Трубецким и Голицыным. Супруга одного из Голициных Наталья Петровна стала прообразом старой графини в «Пиковой даме». После революции, в начале двадцатых годов, усадьбу превратили в санаторий Академии Наук. Кто только здесь не побывал в разные годы – не только учёные, но и писатели, поэты, художники, артисты и режиссёры — ослепнешь читать их имена. Назову лишь некоторых: Анастасия Цветаева, Борис Пастернак, Чуковский, Мандельштам, Маяковский, Есенин, Маршак, Станиславский, Книппер-Чехова, Луначарская-Розенель, Лев Ландау, Вернадский, братья Вавиловы, Зелинский. И мои родители. И конечно К., который стал чем-то вроде символа санатория «Узкое». В какое бы время года мои родители там не оказались – К. был там. Человек одинокий и не бедный, он, видимо, жил в санатории круглый год. Папа говаривал: «Узкое» без К., как зверинец без слона». Родители, конечно, с ним там контактировали, но дружбы не возникло: вне санатория они не встречались.
В том году, о котором идёт речь, мама с папой отправились в Узкое» то ли поздней весной, то ли ранней осенью. Прошла примерно неделя с их отъезда, и вдруг в нашу лабораторию заглянул К. Событие небывалое, вроде «Явления Христа народу». К. никогда раньше у нас в лаборатории не бывал, хоть и был нашим соседом через дверь. Загадка быстро разъяснилась: К. пришёл лично ко мне. «Ваши родители отдыхают в «Узком», а вы их ни разу не навестили, — попрекнул меня К. — Они просили вам передать, что это нехорошо. Я еду туда после работы и мог бы вас захватить». Я очень удивилась и забеспокоилась: у нас не было заведено, чтобы я навещала родителей в местах отдыха. Может, кто-то из них плохо себя чувствует, а К. мне не говорит, не хочет меня пугать? К. заверил меня, что всё в полном порядке, просто родители очень по мне соскучились. Я всё ещё недоумевала по поводу неожиданно обострившегося у моих родителей проявления родительских чувств, когда друзья по работе, делавшие вид, что что-то перегоняют, перекристаллизовывают или разглядывают в микроскоп, а на самом деле усиленно навострявшие уши, чтобы не пропустить ни слова, начали изо всех сил подавать мне знаки: подмигивать, показывать, что крутят руль — и тут до меня дошло, что Бог посылает мне шанс — наверняка единственный в жизни — прокатиться на машине «Ягуар». Я согласилась на поездку, и К. предложил мне ровно в пять часов ждать его у проходной. Надо ли говорить, что ровно в пять часов и моя, и сопредельные лаборатории были у проходной и наблюдали завистливо, как я непринуждённо, словно всю жизнь только этим и занималась, занимаю пассажирское место в автомобиле «Ягуар».
У «Ягуаров» того поколения была низкая посадка и очень длинный нос. Я удивлялась, что К. при своём малом росте видит дорогу, потому что мне, например, дорогу было видно плохо. Зато на передней панели светились всякие невиданные циферблаты, и я с интересом их разглядывала, чтобы потом обо всём отчитаться.
Это было начало шестидесятых. Несмотря на час пик, машин, попутных и встречных, было мало, и конечно — никаких пробок. Думаю, что К. превышал разрешённую в Москве скорость, но мне всё равно казалось, что мы ползём: «Ягуар» рождён был летать.
Но вот мы выехали за пределы Москвы – и взлетели! Без всяких усилий машина рванула и понеслась так, как будто пустое Калужское шоссе было взлётной полосой, и колёса уже оторвались от земли. Я ахнула. К. был доволен произведенным эффектом и положил руку мне на коленку. Такое развитие событий мне не понравилось, я молча сняла его руку со своей коленки и вернула её на руль. К. снова положил её мне на коленку, выше, чем в первый раз, и она поползла вверх. Я на секунду растерялась: что делают в таких случаях с семидесятилетними членами-корреспондентами Академии наук СССР, летящими по шоссе со скоростью сто двадцать пять километров в час – бьют по морде? Насколько могла, я вжалась в свою дверь и заорала, что если он сейчас же не прекратит, я выброшусь из машины на всём ходу. К. не отреагировал: окна и двери он заблокировал. Мне казалось, что он вообще перестал смотреть на дорогу и, наклонившись в мою сторону, шарил рукой, был весь красный и тяжело дышал; при этом он продолжал давить на газ, и мы неслись по шоссе с какой-то немыслимой скоростью. Мне было ужасно страшно, я прощалась с жизнью.
Вдруг откуда-то с небес, из рупора, раздался мужской голос, показавшийся мне громовым: «Водитель автомобиля номер такой-то, немедленно остановите машину! Через сто метров вы…». Я не разобрала, что нас ожидало через сто метров, но видимо большая неприятность, потому что К. нажал на тормоз. Надо отдать должное и «Ягуару» и водителю: мы не вышибли лбом ветровое стекло, а ведь ремней безопасности в ту пору не было (может и были, но мы-то точно не были пристёгнуты). Машина остановилась. Я немного пришла в себя и выглянула в окно. Вдоль шоссе, по обе стороны, выстроились милицейские машины с черными рупорами на крышах. Они стояли на некотором расстоянии друг от друга, их было много, впереди и сзади, словно на охоту за нами съехалась вся милиция Московской области. Догнать нас, конечно, никто не мог, и милиция приняла единственно правильное решение — выставила посты впереди по ходу нашего движения, чтобы мы сами въехали в эту ловушку. Мы и въехали.
Я всем своим нутром ощутила, что спасена, и душа моя, минуту назад готовившаяся расстаться с бренным телом, возликовала.
К нашей машине шёл молодой милиционер. Нет, не милиционер — небесный ангел, одетый в милицейскую форму! Как я любила его в эту минуту! Сейчас я придумаю что-нибудь и попрошу, чтобы они подвезли меня в санаторий «Узкое» к маме с папой. К. тем временем медленно приходил в себя. Он всё ещё прерывисто дышал и не спешил опустить оконное стекло. Милиционер подошёл, козырнул: «Лейтенант труляля. Ваши документы». И тут я стала свидетельницей необыкновенного, до деталей отработанного трюка. К. наверняка часто останавливали за превышение скорости или просто из желания поглазеть на «Ягуар», и система общения с милицией была у него отшлифована до мелочей. На специальной полочке лежала скреплённая большой импортной скрепкой пачка документов. К. стал доставать и подавать их милиционеру по одному. Я, успокоенная, косила глазом и с интересом наблюдала этот спектакль. Первым шло удостоверение лауреата Сталинской премии. За ним – билет члена-корреспондента Академии наук СССР. Следом — удостоверение с портретом Ильича – наверное, свидетельство о награждении орденом Ленина. И наконец, в самом конце – автомобильные права.
Это был сильный ход. На юного стража дорожного порядка предложенный перечень титулов и наград произвёл желаемое впечатление. Он вернул К. документы и сказал с упрёком: «Что ж вы, товарищ академик. ВНУЧКУ-ТО угробите»!
В жизни своей я не слышала лучшей музыки! Внучку! Это был мой шанс. Я сказала: «Дедушке стало плохо с сердцем и он торопился в санаторий «Узкое», к врачу. Вы бы не могли поехать с нами на всякий случай»? — «Не нужно, мне уже лучше, всё в порядке», — сказал К.
Милиционеру, наверное, очень хотелось поехать с нами на «Ягуаре», но он, как видно, не имел права. «Я буду ехать за вами, здесь уже недалеко. Вы ехали со скоростью около ста сорока. Пожалуйста, не превышайте выше шестидесяти, иначе я буду вынужден отобрать у вас права». — «Всё в порядке, я буду осторожен», — заверил его К. и не обманул.
Мы ехали молча, К. смотрел на дорогу. Милицейская машина проводила нас до санатория и отбыла.
Мои родители страшно удивились моему появлению и встревожились: «Что случилось»? К., конечно, всё наврал, никто меня здесь не ждал. Я не стала сгущать краски относительно скорости, с которой мы неслись по шоссе, но поведала об эпизоде с коленкой. Мама моя страшно возмутилась: «Это неуважение не только к Наташке, но и к нам»! А папа сказал: «Да неужели?! Ай, молодец»!
НАТАЛЬЯ РАПОПОРТ. METOO
Раз пошла такая пьянка… Вот история, которую я хотела поставить как алаверды к рассказу Татьяны Хохриной о коммунистическом субботнике в её институте, совпавшем с праздником Пасхи, но что-то отвлекло. Кстати, я хорошо помню этот день, потому что Володя замечательно сострил по этому поводу, и его шутка привела в такой восторг Юлика Даниэля, что он её широко цитировал, всегда со ссылкой на автора. Если помните, коммунистический субботник бывал 22-го апреля, в день рождения Ильича. А в том году — в этот же день и Пасха. Володя прокомментировал: «Редкий случай в христианском календаре: Пасха совпала с Рождеством»!
Приведенный ниже рассказ никакого отношения к Пасхе не имеет. Просто, как говорится, «музыкой навеяло», когда прочитала замечательный пост Тани Хохриной (ФБ, 1-го мая). Мой рассказ называется «Миту» («Metoo»).
К шестнадцати годам я почти перестала комплексовать по поводу цвета моих волос и предпочитала смеяться вместе со всеми над многочисленными, не отличавшимися особым разнообразием шутками, среди которых выделила цитату из популярного в те годы сатирика, кажется, Архангельского: «Хмара моя красноголовая! Да ты никак не той ноздрёй дышишь!».
Студенческие годы мало отразились на моей внешности, и когда, окончив Химфак, я пришла на работу в научно-исследовательский институт, не заметить курсировавшую по его обширной территории копну вьющихся ярко-рыжих волос мог только слепой от рождения. Член-корреспондент Академии Наук СССР К. слепым от рождения не был.
К. был самым крупным в СССР и одним из ведущих в мире специалистов по перекисным соединениям и взрывчатым веществам. Подозреваю, что лаборатория К. в нашем институте, где велись чисто научные разработки, была ширмой, прикрывавшей его основную деятельность в совсем ином учреждении. Наше правительство, всецело, конечно, ориентированное на мирное сосуществование, эрудицию К. в области взрывчатых веществ очень уважало. К. имел немыслимое количество наград: он был лауреатом Сталинской премии, лауреатом Менделеевской премии, Заслуженным деятелем науки, был награждён орденом Ленина и ещё кучей орденов и медалей, перечислить которые не берусь. Это важно для моей истории.
Я, кажется, забыла назвать К. по имени. Знакомьтесь: Исаак Абрамович. Боюсь даже представить, какие муки испытывали работники особых отделов, вынужденные, в силу направления его деятельности, часто с ним общаться.
Читать дальше в блоге.