Олег Юрьев. Поэт вспоминания (немного о Евгении Рейне и его стихотворении «В Павловском парке»)

Один комментарий к “Олег Юрьев. Поэт вспоминания (немного о Евгении Рейне и его стихотворении «В Павловском парке»)”

1. Олег Юрьев. Поэт вспоминания (немного о Евгении Рейне и его стихотворении «В Павловском парке»)

   В Павловском парке снова лежит зима,
   и опускается занавес синема.
   Кончен сеанс, и пора по домам, домам,
   кто-то оплывший снежок разломил пополам.
   Снова из Царского поезд застрял в снегах,
   падает ласково нежный вечерний прах,
   и в карамельном огне снова скользит каток,
   снова торгует водой ледяной лоток.
   Сколько не видел я этого?
   Двадцать, пятнадцать лет,
   думал — ушло, прошло,
   но отыскался след.
   Вот на платформе под грохот товарняка
   жду электричку последнюю — будет наверняка.
   Вон у ограды с первой стою женой,
   все остальные рядом стоят со мной.
   Ты, мой губастый, славянскую хмуришь бровь,
   смотришь с опаской на будущую любовь —
   как хороша она в вязаном шлеме своем, —
   будет вам время, останетесь вы вдвоем.
   Ты, моя пигалица, щебечущая кое-как,
   вечный в словах пустяк, а в голове сквозняк.
   Что ты там видишь за павловской пеленой —
   будни и праздники, понедельничный выходной?
   Ты, настороженный, рыжий, узлом завязавший шарф, —
   что бы там ни было — ты справедлив и прав!
   Смотрит в затылок твой пристально Аполлон,
   ты уже вытянул свой золотой талон.
   Ты, мой брюнетик, растерзанный ангелок,
   что же? Приветик. Но истинный путь далек.
   Через столицы к окраинному шоссе.
   Надо проститься. А ну, подходите все!
   Глянем на Павла, что палкой грозит, курнос.
   Что-то пропало, но что-нибудь и нашлось!
   Слезы, угрозы, разграбленные сердца,
   прозы помарки и зимних цветов пыльца.
   Чашечка кофе и международный билет —
   мы не увидимся, о, не надейтесь, нет!
   Ты, моя бедная, в новом пальто чудном —
   что же мне делать? Упасть на снега ничком?
   В этом сугробе завыть, закричать, запеть?
   Не остановитесь. Все уже будет впредь.
   Падают хлопья на твой смоляной завиток —
   я-то все вижу, хоть я негодяй, игрок.
   Кости смешаю, сожму ледяной стакан,
   брошу, узнаю, что я проиграл, болван,
   взор твой полночный и родинку на плече —
   я не нарочно, а так, второпях, вообще.
   В Павловском парке толпится девятка муз,
   слезы глотает твой первый, неверный муж.
   В Павловском парке вечно лежит зима,
   падает занавес, кончено синема.
   Вот я вбегаю в последний пустой вагон,
   лишь милицейский поблескивает погон.
   Сядь со мной рядом, бери, закури, дружок, —
   над Ленинградом кто-то пожар зажег, —
   тусклого пламени — время сжигает все,
   только на знамени Бог сохраняет все.

   1

   Рейн, кажется, как родился, так и заговорил стихами.

   Точнее, следует полагать, закричал, заголосил, захрипел — оказалось, это стихи. Ни базовая интонация, ни средняя густота звука, ни две-три опорные гласные этого уже с лишком восьмидесятилетнего голошения никак или почти никак не изменились, что, вероятно, связано с рейновской звериной органичностью, — органичностью, о которой наслышаны, кажется, все в литературном мире. с его абсолютной нерефлективностью. с его, в известном смысле, неизменностью, неменяемостью, «самому-себе-равностью».

   Таков миф о Рейне.

   Читать дальше по ссылке в блоге.

   Войдите, чтобы ответить