ТАТЬЯНА ХОХРИНА. А КАК ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ — ОНА СЕРДЦЕ ЖЖЁТ…

— Ну что ты все дома сидишь, в компьютер воткнувшись? Какого черта тогда на дачу приперлись?! Погода чудесная, такая зелень яркая, сочная вокруг, липа зацвела — аж голова кружится от запаха, а ты прячешься за шторой….

Действительно! Рвалась-рвалась в Малаховку, а из дома не вылезаю. Надо, и правда, лежак что ли выволочь, разлечься под солнцем, как в детстве, тем более что море в этом году точно не светит. Очки снять, подол приподнять, миску черешни рядом поставить и вспомнить, что настоящая жизнь вообще-то вокруг, а не в чудо-гаджете. Может, и правы те, кто не стал сюда ни интернет, ни телефон проводить, кто отодвинулся от цивилизации подальше, а на самом деле вернулся к жизни.

Я вытащила из гаража широкий финский лежак и толстый матрас, заволокла их под старый клен башкой в тень, ногами на солнце и рухнула плашмя. Ну, здравствуй, деревянная машина времени об четырех ножках, неси меня назад, туда, где нет никаких выложенных плиткой дорожек, кирпичных заборов, гаражей, поскольку нет машин, двухэтажных хором, городских сортиров, стриженых газонов, помощников по хозяйству, да и самого хозяйства, и даже лежаков, ни финских, ни каких-нибудь еще. А было драное, отслужившее свой спальный срок комковатое ватное одеяло, которое бросала ты на полянке между кустами сирени, жасмина и жимолости, рядом — книжку и облупленную эмалированную миску с тем, что нещедро росло на нашем участке. И натаскав бабушке из колодца воды, сгоняв на велике на угол в магазинчик за хлебом и кочаном капусты для борща, можешь наконец плюхнуться на это одеяло и делать что душе угодно!

А дел хватало! Можно было весь новый альбом зарисовать, можно дочитать «Наследник из Калькутты», а можно сквозь кусты следить за соседскими дачниками. Не то, чтобы они были такими уж загадочными или необычными, нет, они от нас и не отличались ничем. Но у них был старший внук Лёня, старше меня на целых два года, да еще на гитаре играл! Это поинтереснее и картинной галереи, и Штильмарка с подлым ворюгой Василевским! К тому же и Лёне на даче с бабушкой и младенцем-братцем скука смертная. Так что и он через забор в твою сторону косится, а это уже Шекспир!

Так что перед валяньем на старом одеяле ты кое-как, поливая чуть теплой водой из ковшика, моешь голову и распускаешь косу, надеваешь самый свой козырный сарафан и только потом укладываешься на наблюдательный пост. И, как твоя нынешняя собака в охотничьей стойке, выслеживающая белку или соседского кота, аж дрожишь и не чувствуешь животом сквозь тощее одеяло ни шишек, ни желудей, ни камушков, а прикрывшись альбомом или книжкой только вслушиваешься и вглядываешься в движение на соседской территории.

И Лёня, который только что ругался с бабкой, не желая тащится на станцию за картошкой и кабачками, замолкает, видя тебя через раскрытое окно террасы, хватает гитару и, не глядя в сторону вашего участка, пристраивается на своем на лавочке и ломающимся голосом подростка, беззастенчиво фальшивя и путая слова, заводит Ланку или Не гляди назад, не гляди…И тебе там на одеяле, двенадцатилетней, краснощекой домашней толстухе, кажется, что все пропеваемые расставания, измены и безответные любови — твои, что это четырнадцатилетний пацан с облупленными коленками что-то понимает про тебя, что не могут понять ни родители, ни подруги, но только как дать ему это знать?!

Поэтому только бы не было дождя! Только бы можно было на пару часов ускользнуть от бабушки, которая на самом деле смотрит на вас из-за шторы и усмехается и вытирает слезы от того, что твое взросление — знак приближения ее ухода. Но ты этого не видишь, ты вообще ничего не видишь, ни одеяла этого драного, ни покосившейся старой дачи, ни дешевого сарафана и аптечной резинки на косе, — только Лёню в пионерских шортах и его покоцанную семирублевую гитару с двумя переводными картинками на корпусе, и тебе кажется, что он красивее и поет лучше, чем Рафаэль или Хампердинк, в которых все были влюблены этой зимой.

И план срабатывает! И Лёня заговаривает с тобой через штакетник! И ты, обдирая кустами голые ноги и, не боясь папиного возмездия, выламывая четыре плашки забора, слоненком переползаешь с миской клубники и пылающими щеками на вражескую территорию! И вы лопаете эту клубнику, роняя кровавые пятна сока на парадную одёжу, и орете дурными голосами репертуар пионерлагерей и пересыльных тюрем и чувствуете такое родство душ и взаимопонимание, которых глупым бесчувственным родителям и не снилось! И вместе идете для одной бабушки на рынок, а для другой качать воду, а вечером — за калитку, подальше от родственных глаз поговорить по душам. И так каждый день целый месяц! И ты счастлива и тебе кажется, что так будет до конца лета и вообще всегда, потому что это же Настоящее, Большое, Взрослое, чего не было ни у кого — только у вас…

А потом он зовет тебя в неурочное время к забору и сообщает, что завтра уезжает с папой к другой бабушке в Челябинск, потому что оказывается он там и живет, а в Москве — мама, маленький брат, новый мамин муж и бабушка, которая просто взяла его с собой на дачу. Нам просто не хватило времени об этом поговорить. И он хлюпает носом и грызет ногти, а у тебя упало сердце, но тебе кажется, что ты держишь фасон, поэтому чужим хриплым голосом говоришь:»Ааааа, ну ладно, ну пока тогда…»И быстро убегаешь, чтоб не начать реветь белугой прямо при нем. И забываешь занести домой это чертовое одеяло.

А всю ночь грохочет гром и стеной льет дождь. И одеяло превращается в ватное грязное месиво. Да оно и не нужно больше — Лёша же по дороге в Челябинск. И одеяло выносят на костер. И только дня через три ты случайно находишь в кустах перед лазейкой на соседний участок Лёшину драгоценность — промокший насквозь песенник со всем вашим репертуаром. И ты изучаешь его тщательнее, чем оригинал «Слова о полку Игореве», все время ища и надеясь на какие-то личные сигналы и знаки. И находишь на предпоследней странице у корешка муравьиную клинопись «Таня я тебя л». И два дня рыдаешь, как солдатка, не дождавшаяся мужа с фронта и получившая посмертное письмо. А потом два года гордишься и чувствуешь себя Девушкой С Историей. И подруги тебе завидуют и с тобой советуются. Хотя песенник с надписью почти никто не видел — он был мокрый, весь разлезся, стал липкий и попахивал, бабушка его выбросила….

Я провалялась на лежаке часа два, в основном лицом вниз, в матрас, глядя внутрь себя. А что я вокруг не видела? Газон, деревья, дорожки, гараж, четыре забора. Никаких дачников нет, мы купили соседскую половину, теперь сквозь кусты лезть не надо бы было, но и лезть некуда и незачем. Один комфорт и тоска.