Памяти Марии Васильевны Розановой
Говорить по смартфону с Розановой в последнее время было почти невозможно, она его держала где-то у колен и больше молчала. Только слушала. Поэтому я звонил Лейле, филологу из Риги, которая в последние годы помогала Розановой жить. Она мне и рассказала, что Марья Васильевна уходила тихо, спокойно, и вообще в последние полгода, когда уже не вставала, вела себя как чистый ангел, улыбалась и говорила, что всех любит — и её, Лейлу, и вообще всех.
— Да она уж, наверно, в таком состоянии не помнила, кто я такой, — засомневался я.
— Нет, когда я говорила ей о вас, она сразу начинала улыбаться, говорила, что и вас любит.
Розанова — чистый ангел. Ну, да… Сергей Довлатов в книге «Марш одиноких» вспоминал о своём знакомстве с четой Синявских на какой-то конференции: «Говорят, его жена большая стерва. В Париже рассказывают такой анекдот. Синявская покупает метлу в хозяйственной лавке. Продавец спрашивает: «Вам завернуть или сразу полетите?» Кажется, анекдот придумала сама Марья Васильевна. Алешковский клянётся, что не он. А больше некому… Короче, она мне понравилась. Разумеется, у неё есть что-то мужское в характере. Есть заметная готовность к отпору. Есть саркастическое остроумие. Без этого в эмиграции не проживёшь — загрызут».
Я тоже не знаю, кто придумал этот анекдот, но Марья Васильевна его с удовольствием повторяла, словно предупреждая: осторожно, могу и взлететь. К старости её память сохранила только «полётные» эпизоды жизни, и Розанова в разговорах и различных интервью их бесконечно повторяла. Остальное как бы проходило мимо. А эти эпизоды, эти точки составляли прямую, а, точнее, кривую её жизни с Синявским, выстраивали некий образ не только её самой, но и самого дома в Фонтене-о-Роз, в предместье Парижа. И дом этот усилиями Розановой тоже иногда обретал некую потусторонность, метафизическую таинственность. Короче говоря, нечистая там бытовала. Да и Синявский временами подыгрывал. Когда я подарил ему свою тоненькую книжку стихов, он вдруг остановился посреди скрипучей лестницы, ведущей на второй этаж, и попросил ещё одну. Потом вернулся и — ещё одну.
— Зачем вам столько, Андрей Донатович?
— А затем (полушёпотом, кося глазами и озираясь по сторонам), что Марья прячет все книжки за диван.
— Зачем прячет?
Синявский только улыбнулся странной улыбкой и поплёлся по лестнице вверх.
Вообще-то Марья Васильевна, кажется, старалась не читать стихи даже близких друзей.
— Понимаете, Бершин (а называла она меня только по фамилии), прочтёшь — надо что-то говорить автору. А вдруг стихи плохие? Человек хороший, а стихи плохие. И что делать? Лишаться хороших друзей? Нет, лучше я не буду читать.
Читать дальше здесь:
https://etazhi-lit.ru/publishing/literary-kitchen/1374-chistyj-angel.html
Ефим Бершин. Чистый ангел
Памяти Марии Васильевны Розановой
Говорить по смартфону с Розановой в последнее время было почти невозможно, она его держала где-то у колен и больше молчала. Только слушала. Поэтому я звонил Лейле, филологу из Риги, которая в последние годы помогала Розановой жить. Она мне и рассказала, что Марья Васильевна уходила тихо, спокойно, и вообще в последние полгода, когда уже не вставала, вела себя как чистый ангел, улыбалась и говорила, что всех любит — и её, Лейлу, и вообще всех.
— Да она уж, наверно, в таком состоянии не помнила, кто я такой, — засомневался я.
— Нет, когда я говорила ей о вас, она сразу начинала улыбаться, говорила, что и вас любит.
Розанова — чистый ангел. Ну, да… Сергей Довлатов в книге «Марш одиноких» вспоминал о своём знакомстве с четой Синявских на какой-то конференции: «Говорят, его жена большая стерва. В Париже рассказывают такой анекдот. Синявская покупает метлу в хозяйственной лавке. Продавец спрашивает: «Вам завернуть или сразу полетите?» Кажется, анекдот придумала сама Марья Васильевна. Алешковский клянётся, что не он. А больше некому… Короче, она мне понравилась. Разумеется, у неё есть что-то мужское в характере. Есть заметная готовность к отпору. Есть саркастическое остроумие. Без этого в эмиграции не проживёшь — загрызут».
Я тоже не знаю, кто придумал этот анекдот, но Марья Васильевна его с удовольствием повторяла, словно предупреждая: осторожно, могу и взлететь. К старости её память сохранила только «полётные» эпизоды жизни, и Розанова в разговорах и различных интервью их бесконечно повторяла. Остальное как бы проходило мимо. А эти эпизоды, эти точки составляли прямую, а, точнее, кривую её жизни с Синявским, выстраивали некий образ не только её самой, но и самого дома в Фонтене-о-Роз, в предместье Парижа. И дом этот усилиями Розановой тоже иногда обретал некую потусторонность, метафизическую таинственность. Короче говоря, нечистая там бытовала. Да и Синявский временами подыгрывал. Когда я подарил ему свою тоненькую книжку стихов, он вдруг остановился посреди скрипучей лестницы, ведущей на второй этаж, и попросил ещё одну. Потом вернулся и — ещё одну.
— Зачем вам столько, Андрей Донатович?
— А затем (полушёпотом, кося глазами и озираясь по сторонам), что Марья прячет все книжки за диван.
— Зачем прячет?
Синявский только улыбнулся странной улыбкой и поплёлся по лестнице вверх.
Вообще-то Марья Васильевна, кажется, старалась не читать стихи даже близких друзей.
— Понимаете, Бершин (а называла она меня только по фамилии), прочтёшь — надо что-то говорить автору. А вдруг стихи плохие? Человек хороший, а стихи плохие. И что делать? Лишаться хороших друзей? Нет, лучше я не буду читать.
Читать дальше по ссылке, приведенной в блоге.