Елизавета Боярская рассказывает о том, как она поступала в драматическую мастерскую Льва Додина и знакомо ли ей понятие «выгорание»
Стыдно вспоминать, но в 16 лет я ничего не знала о Додине, кроме того, что в его мастерскую — 100 человек на место. Раз все идут туда, то и мне надо. Я посмотрела несколько спектаклей Додина, сложных для моего сознания. Ничего не поняла, но они мне понравились. Когда поступала, слышала такие слова: «Дочка Боярского? Зачем она ходит на туры? Можно подумать, что ее не возьмут».
Было обидно, хотелось доказать, что я сама на что-то способна. Кровь кипела. Родителей особо не посвящала в свои намерения. Меня сильно мучали на прослушивании на втором туре. Именно тогда во мне увидели не просто умение грамотно читать стихи, а что-то хрупкое и настоящее, и взяли на курс.
Выгорание возможно в любой профессии, а в актерской это очень опасно. Если выходишь на сцену и понимаешь, что ничего не чувствуешь — это тревожный звонок. Есть артисты, которые могут в любом настроении выходить на сцену, и зритель ничего не замечает. В мастерской Додина это не проходит. У нас все по-настоящему, изнутри. Ты себя тратишь на двести процентов.
Только так достигается предельная искренность. Иногда, когда много работы, когда плохо себя чувствуешь, когда в твоей жизни происходят какие-то события, сложно не рефлексировать. Все болит. Иногда это даже помогает, дает возможность вскрыть нарыв на сцене, а иногда так выжимает в жизни, что для выхода на сцену ничего не остается. Для себя я нашла рецепт — нужны новые впечатления.
Источник: газета «МК в Питере» № 43 (1600), Елизавета Боярская, Светлана Хохрякова.