Александр Иличевский. Четыре миниатюры

Узнавание запахов детства — это род озарения, будто несколько капель вечной жизни попадают на пересохший язык. Например, когда чувствуешь (теперь очень редко где) запах углекислоты, мгновенно ощущаешь спасительное утоление жажды (так пахли баллоны позади автоматов газированной воды). Или вкус мороженого из дымного ящика с сухим льдом. В детстве вода на жаре была счастьем и удачей — это сейчас в ходу пластиковые бутыли и рюкзаки-поильники, а тогда напиться во время похода значило: выйти из лесу к деревне, найти колодец, да еще подраться с местными; или на реке расчистить родничок и припасть к хрустальному фонтанчику с песчинками, так что зубы ломит.

А запах креозота? Он исчез совсем — уже в моем детстве все более или менее серьезные дороги были с железобетонными шпалами. Креозот — и то уже выветрившийся, можно было унюхать у телеграфных старых столбов и на узкоколейках. Теперь я его чувствую только на старом вокзале Тель-Авива, где в точности реставрировали подъездной участок: музейный запах.

Почему не создать музей запахов? Я бы вдохнул пороховой запах Бородинской битвы. Или запах зарослей папоротника и хвоща — аромат палеозоя.

Казанская железка воняла тамбуром скорого поезда, мазутом из протекающих цистерн и горячей зеркальной сталью.

Креозотом еще пропитывали кабельные катушки — циклопические бобины с нитками великана: толщиной в руку кабелем, обмотанным промасленной бумагой и облитым гудроном. А вместе с этими катушками появляется и Венедикт Ерофеев на кабельных работах под Лобней: строительный вагончик, горизонт, с низких облаков свисают до земли космы дождя, на березе ссорятся мокрые галки, раскисший октябрь; капли трогают черную воду в канаве, облетевшая лесополоса, по ее краю бежит с поджатым хвостом собака; рабочие в вагончике разливают и звонко сдают буру замусоленой распухшей колодой. У траншеи темнеют катушки с кабелем, а Венедикт Ерофеев, сидя на пороге вечности, посматривает зорко на бегущую собаку и в конторской тетради выводит шариковой ручкой последнюю русскую прозу.

***********************************

После скандала второй из главных движителей текста у Достоевского — деньги, точнее, их исчезновение или предвосхищение. «В завещании Марфы Петровны она упомянута в трех тысячах» — вот взрыв, которым разнесло вширь и вглубь «Преступление и наказание». Для Достоевского «апофеоз свободы и счастья» определяется суммой не выше десяти тысяч. В то время как у Пушкина ставки на порядок выше: жизнь Германна стоила сорок семь тысяч. Разница огромная, особенно если учесть «инфляцию» за три десятилетия. Как впрочем, велика и разность между дворянством и всем остальным.

********************************

ПОИСК СЕРДОЛИКОВ

Той ночью кожа моря сошла, и на рассвете плоть бездны зарозовелась.

В то утро, идя по колено в прибое, стараясь присмотреть сердолики, я нашел череп бога.

Изнутри его виднелся узор, похожий на разметавшуюся по чаше лягушачью икру.

В момент, когда я посмотрел на солнце сквозь чужие глазницы — протуберанцы погасли.

Так я понял, что взгляд бога на мир — это приглушенные краски, хамелеоны-сумерки, спокойствие и отстраненность.

Я решил, что после этого мне нужно взять новое имя, а череп бога пустить на дно.

Так я и сделал, прежде чем подняться к Новому Свету — за Караул-Абу, миновать лестницу тавров, их жертвенник, выйти на луговину меж двух скал, на которых красовались отпечатки полутораметровых белемнитов.

И тут я замер, почувствовав приближение полуденных духов.

Как вдруг прошелестел шорох перьев над головой.

Так я увидел в полете хищную птицу с лицом женщины.

Это обстоятельство заставило подумать о том, что человеческое, милосердное — настолько редкое обстоятельство, что ничему животному не следует удивляться.

Скажем, война — что еще сказать о ней, кроме проклятий.

Какое лицо у войны?

Только не женское — а всего лишь: лицо среднего человека.

Все самые страшные убийцы — просто средние люди.

Стоит только взглянуть на скамью подсудимых — она мало чем отличается от скамьи в вагоне метро.

Ибо злу непременно нужно вербовать в свои ряды тьму, а для этого необходима статистика массы.
Из профессоров Мориарти не получится армии.

Так я думал, пока шел вдоль берега в Крымское Приморье — навстречу своей юности.

******************************

Бабушка моя родилась и выросла в селе Ладовская балка на Ставрополье. У нее было пять сестер и три старших брата. Два брата погибли в Первую мировую, как говорила бабушка, «на Германском фронте». Третий погиб в голод 1933 года. Все сестры пережили тот год чудом (спасла всех младшая, Феня — см. рассказ «Воробей»), но с огромными семейными потерями.

Одна из сестер бабушки — Наталья была второй по старшинству и речь, собственно, о ней и об Отечественной войне.

Немцы Ладовскую балку взяли со второго раза. Евреев расстреляли через день, но Наталья успела укрыть молодую пару с грудным ребенком и сберегла на чердаке.

Однажды она сидела перед окном и гадала на картах. Вдруг выпал расклад, означавший «опасность». Она подняла глаза и увидела, как соседка в парадном платке запрягает подводу. Тут же метнулась на чердак. Жила Наталья на окраине, у лесополосы, там все и переждали облаву: немцы явились через час. За это время она успела натаскать на чердак сена и запустить кур. Их немцы и прибрали к рукам во время обыска. Получилось так, что куры эти оказались жертвой, выкупившей жизни людей. Спасибо, Господи, что взял курами, чего уж.

А еще у Натальи был старый глухой пес, который набросился на немецкого офицера. Это было в самом начале оккупации, когда немцы обходили все дворы на предмет чем-нибудь поживиться. Перепуганный вояка поставил Наталью и четверых детей к забору и достал пистолет. Случилась осечка, но Наталья уже упала в обморок. Лежит, говорит, и чувствует — ничего вроде не болит, значит, в раю. Хорошо-то как, решила она, но тут очнулась, а кругом ее же двор, земля, собака лижет щеки, дети плачут: никакого рая. Офицер отдал заклинивший пистолет ординарцу, чтобы тот починил, а тот возьми да скажи: «Проблема серьезная, нужны инструменты». Пока они переговаривались, офицер остыл и передумал расстреливать.

А Наталья после войны вышла замуж за командира партизанского отряда, потому что мужа ее на Белорусском фронте убили.