Гасан Гусейнов. СОЧУВСТВИЕ И БЛАГОДАТЬ

Например, в стихотворной шутке Ф. И. Тютчева (пунктуация приводится — по рукописи поэта)

Умом — Россию не понять,

Аршином общим не измерить.

У ней, особенная стать —

В Россию можно только верить.

мы имеем дело не столько с противопоставлением (антитезой) «понимания» и «основанного на измерении знания» «вере», сколько с более сложной фигурой так называемого хиазма, или ножниц: когда четыре конца ножниц соединяются, они просто разрезают свой предмет так, что его уже невозможно соединить. Можно ли назвать существующим то, во что можно только верить?

Собеседник, услышавший это стихотворение, проглотивший его, уже никогда не сможет смотреть на свой предмет как на целый и понятный, каким тот был до знакомства со стихотворением Тютчева. Такова ужасная ловушка гения. Многие люди буквально утонули в этой пустоте, в этом исчезновении объекта.

И сейчас на наших глазах происходит новое исчезновение тютчевской России. Теперь уже и географическое, а не только философское. Тогда, в 1866 году, тютчевская Россия включала в себя и нынешнюю Украину, была совершенно немыслима без нынешней Украины. А всего полтораста лет спустя во главе того, что мнит себя все той же Россией, снова нарисовалось человеческое существо, словно напророченное современником Тютчева Пушкиным, даром что поэт имел в виду не будущего самозванца Вольдемара Третьего, а своего натурального современника Александра Первого:

Властитель слабый и лукавый,

Плешивый щеголь, враг труда,

Нечаянно пригретый славой,

Над нами царствовал тогда.

Когда Путин в 2007 году на встрече с президентом Франции цитировал Тютчева, он произвел над ним цензурную манипуляцию, подменив, как теперь говорят, безлично-предикативное слово «можно» более присущим начальству безлично-предикативным словом «нужно». Но главный обман состоял в 2007 году даже не в этой подмене слова, а в том, что вместо той, тютчевской России мир сегодня имеет дело со страной, уже разделенной на несколько государств. И самый большой и самый агрессивный остаток этой старой России пытается на наших глазах загрызть, испепелить, заморозить другую часть той, тютчевской, имперской исторической России, поглотить ее любой ценой — в том числе ценой изгнания и гибели сотен тысяч людей.

Вот почему лукавый и в самом деле требует «верить», иначе у него никак не получится.

Сейчас, пятнадцать лет спустя, та часть исторической России, в которую, по Тютчеву, «можно» было «только верить» в середине века XIX, это как раз Украина и есть. Весь цивилизованный мир (цивилизованный мир без кавычек) верит и надеется, что Украина отобьется от гальванизированного трупа ЧК-НКВД.

Ножницы истории уже разрезали эту ткань.

Распалась старая империя, державшаяся на насилии, и попытки противостоять этому распаду добивают и ее самый большой остаток. Не осталось никакой загадки. Кому-то это обидно, ведь сколько жизней уносят бессмысленные попытки остановить очевидное всем, кроме «нечаянно пригретой славой» нечистой силы.

Людей, наблюдающих за происходящим со стороны и высказывающихся без обиняков, часто обвиняют в бесчувствии к обиженным, в нежелании понять, как больно людям, которые утратили, например, великое государство. Мы же видим, с каким трудом эти люди общаются с вчерашними покоренными народами и народцами, ставшими самостоятельными и нагловатыми соседями: у них вроде бы и жизнь выправляется без нас, а мы как будто остались с носом.

Для этих людей все тот же Тютчев написал другое энигматичное стихотворение, которое было опубликовано спустя десятилетия после смерти поэта, в самом начале ХХ века.

Намъ не дано предугадать

Какъ слово наше отзовется —

И намъ сочувствіе дается,

Какъ намъ дается благодать…

Я нарочно оставил дореформенное правописание. Это стихотворение невозможно понять без исторического комментария и без учета все тех же хиастических ножниц, которые делят умственную жизнь человека на две части — до знакомства с этим стихотворением Тютчева и после того, как вы выучили его наизусть и стали жить с ним в голове.

Итак, что же говорит (не хочет сказать, а прямо говорит) нам автор этой парадоксальной шутки?

Сначала — схема. Мы говорим, ожидая какого-то отклика от тех, с кем говорим. Мы надеемся, что слово наше отзовется. Но вот как оно отзовется, говорит Тютчев, мы предугадать, оказывается, не можем. И когда мы говорим с равными себе, мы не можем рассчитывать на сочувствие или даже предугадать сочувственный отклик. Точно так же, как мы не можем быть уверены в том, что в ответ на наши молитвы всевышнему на нас снизойдет благодать.

Тут надо напомнить значение слова «благодать», или «благодать Божья», как поясняется она в русско-латинском словаре Спарвенфельда 1680-х гг., изданном Уллой Биргегард в 1987 году: Сharis, gratia, beneficium, munus, bonitas, praeveniens et concomitens gratia Dei. Что все это значит с религиозно-богословской точки зрения? А вот что. Ты можешь молиться хоть каждый день, хоть каждый час, но так никогда и не дождаться этой самой благодати. Потому что «слово наше» это только слово. И на него принимающая твои молитвы инстанция вовсе не обязана отзываться — точно так же, как нечего ждать сочувствия от людей.

Но — и тут Тютчев идет наперекор себе самому — все равно верующий (в том числе в Россию, какие бы географические границы мы ни чертили в своей голове) будет продолжать молиться, а сочинитель стихов — продолжать обращаться к своим современникам или потомкам, не рассчитывая ни на благодать, ни даже на сочувствие.

Федор Иванович Тютчев посмеялся и над автором этих строк, приписавшим энигматичность разобранным выше четверостишиям. В 1869 году он обратился ко всем своим будущим толкователям:

Природа — Сфинкс. И тем она верней

Своим искусом губит человека,

Что, может статься, никакой от века

Загадки нет и не было у ней.

Слишком лукавые строки. Всякий школьник знает: Сфинга загадала свою знаменитую загадку Эдипу, а Эдип разгадал эту губительную для одной из сторон загадку. И бедная Сфинга, привыкшая растерзывать тех, кто с ее загадкой не справлялся, на этот раз сама должна была броситься со скалы и погибнуть. Лукавство же Тютчева в том, что Сфингу эту поэт отождествляет с Природой. А это значит, что человек, разгадавший загадку Природы, этим самым Природу и погубит. За усмешкой — «может статься, никакой загадки нет и не было» — скрывается трагический приговор. И никакого расчета на сочувствие.