Сергей Чупринин. МАНДЕЛЬШТАМ (УРОЖД. ХАЗИНА) НАДЕЖДА ЯКОВЛЕВНА (1899-1980

 

Они познакомились 1 мая 1919 года в киевском кафе «Х.Л.А.М», а в 1922 году поженились.

И, почти не расставаясь, пробыли вместе до ночи с 1-го на 2-е мая 1938 года, когда ее «Оську» увели навсегда, тогда как ей суждено было прожить еще сорок два с половиной года – уже в одиночку.

Почти все эти годы – и с Мандельштамом, и после Мандельштама – тщательно документированы, и видно, как героически справлялась с бедой эта в общем-то белоручка, у которой не было ни крова, ни профессии, ни даже образования, кроме гимназического. До войны прячется от ареста, казавшегося неминуемым, в Калинине, а, кружными путями эвакуировавшись в Ташкент, сдает там экстерном экзамены за университет, и это дает ей право преподавать английский язык в вузах – и в Ташкенте (1944-1949), и в Ульяновске (1949-1953), и в Чите (1953-1955), и в Чебоксарах (1955-1958).

Да мало этого. Уже во вполне солидном возрасте при содействии В. Жирмунского она защищает кандидатскую диссертацию по лингвистике (1956) и даже, выйдя на пенсию, оказавшуюся, разумеется, копеечной, еще на несколько семестров устраивается в Псковской пединститут (1962-1964).

Это всё исключительно для заработка, как и очерки, которые под псевдонимом «Н. Яковлева» печатаются в «Тарусских страницах» (1961), поскольку свою миссию НЯ видела в другом – в спасении рукописей убитого мужа и в восстановлении доброй памяти о нем. Этим в дни Оттепели едва ли не все вдовы занялись, но НЯ с особым упорством и с особым, более не встречавшимся пониманием себя как своего рода alter ego, двойника великого поэта.

Неприязненно относившаяся к ней Л. Чуковская даже язвила: мол, НЯ без всяких оснований «чувствует себя ровней А. А. и О. Э. – и отсюда смешные претензии при совершенном ничтожестве».

Сама НЯ «ничтожной» себя отнюдь не считала и не была ею. Добившись реабилитации Мандельштама по последнему делу, она добивается своего введения в права наследства и создания Комиссии по литературному наследию со своим участием и участием своего брата, хлопочет об издании мандельштамовских стихов в высокотиражной «Библиотеке советской поэзии», из чего, конечно, ничего не вышло, и в Большой серии «Библиотеки поэта» — тут, в конце концов, вышло, но с совсем другой, чем было запланировано, вступительной статьей и, главное, только в 1973 году, то есть спустя 17 лет после того, как работа над ним началась, и уже даже после того, как в Америке появилось трехтомное собрание сочинений (1967).

Характер у НЯ, — по единодушному признанию, — был тот еще. Поэтому можно себе представить, до какого каления она доводила литературных чиновников, если А. Дымшиц в письме от 19 сентября 1973 года так объяснял Н. Грибачеву необходимость скорейшего советского издания Мандельштама: «…Надо вырвать его наследство из грязных лап разных глебов струве, борисов филипповых, иваров ивасков, М-м Мандельштам (стервы и фурии, которая уничтожила рукописи ряда стихов мужа на советские темы и написанных с решительно революционных позиций) и т.п. негодяев».

Какими бы дикими ни были в СССР понятия об авторском праве, но вырвать Мандельштама из рук его наследницы было уже невозможно. И читающая публика в 1960-е годы воспринимала НЯ действительно едва ли не как самого поэта – достаточно вспомнить, какими овациями и вставанием с мест 13 мая 1965 года встретили ее появление на почти конспиративном вечере памяти Мандельштама, устроенном студентами и преподавателями мехмата МГУ.

К этому времени, уместно сказать, НЯ уже практически дописала книгу «Воспоминания», за которую она взялась летом 1958 года во время «пенсионных каникул» в Тарусе. И более того, в узком кругу «своих» ее уже читали.

«Она закончила свою “книгу”, осталось кое-что отделать — это замечательный памятник поэту и страстное свидетельство о времени. Есть и преувеличения, и односторонность, но как им не быть с такой каторжной жизнью. На редкость умная старуха» (А. Гладков, 29 сентября 1963 года). «Она написана страстно, умно, темпераментно. Человеком, умеющим ценить каждое проявление добра и подымающегося до испепеляющей ненависти. Той самой ненависти, которой нет у большинства наших интеллигентов, приучивших себя безропотно сносить все удары судьбы и потихоньку клясть свою несчастную долю» (Л. Левицкий, 15 апреля 1964 года). «В историю нашей общественности входит не подруга Мандельштама, а строгий судья времени, женщина, совершившая и совершающая нравственный подвиг необычайной трудности. <…> Ею создан документ, достойный русского интеллигента, своей внутренней честностью превосходящий всё, что я знаю на русском языке. Польза его огромна» (В. Шаламов, июнь 1965 года).

Даже явно предвзятая Л. Чуковская и та, пусть сквозь зубы, признала: «Сильная книга. Местами дорастает до прозы; на ¾ — небрежно, недоработано, как она сама. И умно, как она сама» (21 августа 1965 года).

Сказать однако же, что все были в полном восторге, никак нельзя. А. Эфрон, И. Эренбург, Л. Гинзбург, Л. Пинский – не худшие, прямо скажем, читатели не приняли ни «авторитарный стиль памяти» (И. Паперно), ни придание своим личным, порой случайным впечатлениям и оценкам статуса неколебимой и единственно возможной истины, которые есть уже в «Воспоминаниях». И которые до nec plus ultra проявились во «Второй книге», окончательно расколовшей мыслящую часть общества на два разряда.

Первые – по большей части те, кого «не стояло» в центре событий, описываемых НЯ, — были потрясены и ее откровенностью, и библейскими картинами советского чистилища, и блеском художнического дарования НЯ. Скажем, А. Твардовский нашел, что уже «Воспоминания» «в сущности, куда больше, чем сам Мандельштам со всей его поэзией и судьбой», и А. Берзер с ним «решительно согласилась». По мнению Н. Панченко, обе книги «были неожиданны — как если б из праха возник протопоп Аввакум и глянул в наши перевернутые бельма (горестные и лукавые) своими горящими угольями. Только с его «Житием» могу поставить в ряд эти «Обличения», названные «Воспоминаниями», в которых Н. Я. напомнила нашей торжествующей интеллигенции о ее недавнем грехопадении».

Ну и так далее, и так далее. В глазах людей этого стремительно расширяющегося читательского круга свидетельница выросла в прокурора, стала, — как назвал ее Г. Ревзин, — «праведницей» или, — как выразилась М. Чудакова, — «высшим нравственным авторитетом». Словом, — это мы цитируем уже И. Бродского, — «два тома Надежды Яковлевны Мандельштам действительно могут быть приравнены к Судному дню на Земле, для ее века и для литературы ее века».

Зато по кругу, ближнему к героям НЯ, прокатилась волна возмущения. «Должен признаться, что вторая ее книга и меня крайне огорчила; от отвращения я не мог ее дочитать даже до середины», — сказано в письме Л. Пинского Г. Струве. Всё здесь неправда, — решила Л. Чуковская и взялась за специальное исследование «Дом поэта», где скрупулезно собраны все промашки НЯ. «Значит, надо оболгать полмира, чтобы тебя назвали святой?!!!» — возопила, — по воспоминаниям Н. Роскиной, — Э. Герштейн, узнав, что НЯ отпевали как святую.
«Главный ее прием, — говорит уже А. Найман, — тонкое, хорошо дозированное растворение в правде неправды, часто на уровне грамматики, когда нет способа выковырять злокачественную молекулу без ущерба для ткани». И Л. Гинзбург того же мнения: «Для меня оказались неприемлемыми оценки культурных фактов и людей во “Второй книге” ее воспоминаний».

Но еще важнее, впрочем, не это академически сдержанное высказывание Л. Гинзбург, а цитата из ее записных книжек: «Н.Я. отождествила себя с Мандельштамом, с Ахматовой, — упустив совсем из виду, что она не великий поэт. Получилась чудовищность без прекрасного. Пока ее не захвалили, она еще опасалась, сдерживалась, но во второй книге перешла всякие границы дозволенного нормальному человеку».

Вот в этом-то и корень всего дела: «с написанием мемуаров», — отмечает П. Нерлер, — старуха НЯ окончательно порвала «с тою прежней, почти бессловесной — вблизи и в тени О.М. и A.A. — “Наденькой”, всего лишь спутницей гения и гениев. Теперь, — напоминает Д. Данин, — «измученно-больная и зримо-недобрая, она вела себя, как воплощенное “я – вправе!”»

То есть заявила о своем «равновеличии» великим теням, и это оказалось нестерпимым как для тех, кто знал ее десятилетиями, так и для тех, кто был уверен (и сейчас уверен) в верховенстве Поэта над всеми прочими людьми. Пусть «Н. Я. займет подобающее ей место не рядом, а сбоку», — сказал Д. Самойлов в письме Л. Чуковской, а В. Каверин просто-таки потребовал: «Тень, знай свое место!».

Этому спору конца не будет, ибо в споре между поэзией и правдой победителей не бывает. О чем следует помнить тем, кто только намеревается открыть книги НЯ.

Соч.: Об Ахматовой. М.: Новое издательство, 2007, 2008; Собрание сочинений в 2 тт. Екатеринбург: Гонзо, 2014.
Лит.: Осип и Надежда Мандельштамы в рассказах современников. М.: Наталис, 2002; «Посмотрим, кто кого переупрямит…»: Надежда Яковлевна Мандельштам в письмах, воспоминаниях, свидетельствах. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015.