ДМИТРИЙ КОЛОМЕНСКИЙ / ЮЛИЯ ДРАБКИНА

* * *
В подарок для детишек Мариуполя,
Где жизнь кипит, примерно как в некрополе,
Народ несёт копчёности ли, крупы ли –
Короче, то, что сами не долопали –

Несёт карандаши, тетради в клеточку,
Альбомы, чтобы там, где всё взорвали мы,
Могла нарисовать в альбоме деточка
Цветочек, заслоняющий развалины;

Несёт пальтишко, свитерок с оленями,
Ушанку из загашника прадедушки,
Консервы, банки с разными соленьями –
Всё в помощь пострадавшему соседушке,

Чтоб видел нашу доброту воочию,
Чтоб знал, что, череп размозжив и съев кого,
Народ всегда готов, помимо прочего,
Пролить над ним слезинку Достоевского,

Чтоб помнил до могилы и до Страшного
Суда – покуда память не устал нести –
Что жутче озверенья братца старшего
Лишь липкий всхлип его сентиментальности.

В мозгу его неугасимо теплится
Наивная, как на заборе рожица,
Уверенность: все слюбится и стерпится –
Важна любовь, а прочее приложится.

* * *
Снова на круге своей ворожбы
дерзкой природы упрямая милость.
Господи, как же не стыдно тебе,
как ты посмела, весна – распустилась?!

Жмешься к земле от печалей людских,
шею щекочут цветы полевые,
веки сомкнешь – проступают на них
те, на замерзшей земле, неживые…

Дай погадаю на мертвой руке,
как поищу семена в пустоцвете.
В каждой травинке, жучке, лепестке –
их навсегда нерожденные дети.

Черная струйка ползет от виска,
молча отводят глаза понятые.
Видеть нельзя отвернуться (пускай
каждый расставит свои запятые)

Просишься к свету – дрожишь в темноте,
учишься жить — получается плакать,
пишешь чернилами, а на листе
только сердечная вязкая мякоть.

Замер, уставший в пальбе и мольбе,
призрак кессонный, буравящий ночи.
Что ты, война, возомнила себе,
кто тебя старую, страшную хочет?!

Смотришь стеклянными – словно извне,
только внутри отзывается гневно:
как это — жить привыкая к войне,
жить, привыкая к войне ежедневно?