ГАСАН ГУСЕЙНОВ. СВАЛОЧНЫЙ ГАЗ ЯЗЫКА, ИЛИ СУКА ПОРУЧИКА ДУБОВА

В моменты кризиса одно свойство языка можно считать буквально спасительным: язык сам заставляет своего носителя проговариваться. Такие проговорки иной раз эфемерны и легко забываются буквально на следующий день или год. Тем важнее попытаться разобрать их в момент выброса.

Подобно британским следователям и экспертам, которые пытаются опознать химический состав отравляющего вещества, примененного в Солсбери против Юлии и Сергея Скрипалей, а также случайных прохожих, подобно российским химикам и медикам, которые в эти же дни и недели пытаются спасти от действия свалочного газа детей и взрослых города Волоколамска, филолог должен дать анализ эфемерного высказывания.

Таких высказываний за неделю накопилось никак не меньше, чем составных частей, по крайней мере, нашего свалочного газа. В отличие от вещества, разрабатываемого в специальной лаборатории с целью убийства, свалочный газ образуется, хоть и предсказуемо, но без всякого целеполагания создателей свалки. И все-таки общее у того и другого — рукотворность. Сами люди произвели этот газ на свет, одни — в порядке научного творчества и с целью травить людей, другие же, наоборот, — по недомыслию, хоть и с сопоставимыми побочными последствиями.

В проговорках — ирония истории.

Например, когда какая-нибудь депутатка, выступающая в защиту слишком уж напористого парламентского жеребца, аргументирует народной мудростью, что, мол, «сучка не захочет, кобель не вскочит», то видит бог, лучше бы уж она помалкивала. Ведь своим высказыванием она только подтверждает истинность претензий «сучек». Значит, все-таки «кобель», и значит, все-таки «вскочил». Что это не имеет никаких последствий внутри самой Думы, в данном случае неважно. Довольно факта признания.

Столь же ценно высказывание другой депутатки, допустившей логическую ошибку, известную как argumentum ad hominem. Претензии посторонних более молодых женщин к собрату по несчастью депутатка Раиса Кармазина отмела на том основании, что лично к ней, хоть она и была «в триста раз красивее», чем журналистки, и «не глупее их», за полвека работы «никто не домагивался». «А если бы кто домогнулся — влепила бы!» Словно по мановению волшебной палочки, Раиса Кармазина использовала совершенно новую форму слова, которая очень скоро войдет в словари современного русского живого языка. Кармазина протягивает руку Достоевскому с его словечком «стушеваться» и Шкловскому с его «остранением». Некоторые смеются, говоря, что, мол, нельзя так сказать по-русски. Но госпожа Кармазина инстинктивно почувствовала, что в современном русском языке отсутствуют некоторые важные для русского человека грамматические формы, которые в других языках имеются и позволяют людям без труда высказываться о подобных вещах. А русскому человеку в этом отношении приходится туговато. Все дело в том, что слушателю предлагают различать успешные домогательства от безуспешных «домагиваний». Поэтому «домогнуться» для Кармазиной значит «домогаться зря». Аргументация госпожи Кармазиной и ее собратьев по горячему кобелиному цеху и построена на безуспешности домогательств Слуцкого. Раз безуспешно «домагивался», то нет оснований для преследований.

Другой видный мыслитель — бывший главный редактор «Независимой газеты» Виталий Третьяков — также провел свою тонкую красную линию между специальным правом мужчины и специфическим бесправием женщины в предбаннике любви. Как и в случае госпожи Кармазиной, посетовавшей на свои без малого полвека непорочной службы, В. Третьяков, защищая молодого кобеля, пользуется своим неотчуждаемым правом хотя бы произнести в общественной дискуссии слово «лобок». Слово это, абстрактно говоря, является совершенно невинным анатомическим термином. Но в словосочетании «положить руку на лобок» оно становится так называемой мягкой порнографией. В лингвистике мягкое порно называется перформативом, иначе говоря — проявлением речевой агрессии. Именно как таковую восприняли тираду Третьякова студентки, покинувшие выступление журналиста в Новосибирском университете. Почувствовали выброс свалочного газа.

Как видно, сами по себе высказывания знатных общественных деятелей ничего особенного в себе не содержат, если не считать необычности глагола «домагиваться». Но они оказались в высшей степени многозначительными признательными показаниями о самом устройстве российской общественной жизни.

Вот смысл проговорки: так хочется все убедительно отрицать, а сам — признаешь. Да еще с особым цинизмом.

Точно такими же признательными показаниями стала и реакция официальных и полуофициальных лиц России на обвинения, с которыми выступили британцы против российского руководства в деле об отравлении Скрипаля и его дочери. С одной стороны, российские власти несколько лет назад сами на себя поставили мышеловку все в той же Госдуме, разместив там в качестве депутата от ЛДПР Андрея Лугового, по-прежнему подозреваемого британцами в отравлении бывшего агента Александра Литвиненко. Если бы не это назначение и не косвенные признания самого Лугового в доверии, которое у того имеется к британскому правосудию, если бы не несколько загадочных смертей среди перебежчиков из России, то подозрения и даже обвинения англичан можно было бы накрыть куполом презрительного игнора. Но российские власти в своем художническом стремлении одним высказыванием удовлетворить и радующееся «смерти предателей» российское общественное мнение, и ждущее убедительного слова общественного мнения Запада, совершили роковую речевую ошибку — проговорку. В качестве первого аргумента собственной невиновности российские власти заявили, что, дескать, у британцев «нет доказательств, что это сделали мы». Это высказывание не было бы выбросом свалочного газа, если бы этот сомнительный аргумент не стали разбавлять аргументом еще более сомнительным: убийство предателя, по словам близких к Кремлю политологов и прочей экспертной шушеры, оказывается, крайне невыгодно Кремлю. «Ведь это же чушь, абсурд и безумие — совершать такое громкое убийство накануне президентских выборов в России!» Еще бы — святой день.

Риторические статусы, с которыми мы здесь имеем дело, в свое время пародировал еще Чехов. В рассказе «Дорогая собака» поручик Дубов пытался продать вольноопределяющемуся Кнапсу дворняжку Милку под видом «чистопородного английского сеттера». Под девизом Госдумы России — «сучка не захочет, кобель не вскочит», — чеховская история вдвойне пикантна: поручик Дубов пытался выдать сучку за кобелька. Мне вообще сдается, что эта короткая история стала камертоном для «Похождений бравого солдата Швейка» Ярослава Гашека. Но это так, к слову. Пытаясь убедить Кнапса сначала купить Милку за двести рублей, а потом и взять собаку в подарок, Дубов наткнулся на твердый немецкий отказ Кнапса. В конце концов незадачливому продавцу приходится искать живодера, который за небольшую мзду приехал и забрал бы у него несчастную собаку. Чехов, видимо, знал, как будет развиваться аргументация в делах о политических убийствах в Англии, сексуальных домогательствах в Госдуме и о свалочном газе в Волоколамске. Сначала ответчик посмеется над отсутствием доказательств. Когда доказательства появляются (например, кобель все-таки оказывается сукой, а газ — ядовитым), ответчик заверит, что не имел и не мог иметь злых намерений. В конце концов он даже раскроет страшную тайну: событие преступления все-таки имело место, но — по вине самого потерпевшего. Жители Волоколамска десятилетиями не сортируют мусор, а предатель Скрипаль заказал смертельное зелье, чтобы отравить своих новых работодателей.

Поручик Дубов, пожалейте родную суку!