Сергей Чупринин. ТЕНДРЯКОВ ВЛАДИМИР ФЕДОРОВИЧ (1923—1984)

Родившись, — как он вспоминает, — «в глухой вологодской деревне, которая и сейчас-то глуха – сто четыре километра от железной дороги», а школьные годы проведя в таком же захолустном поселке Подосиновец, что под Вяткой, Т., едва ему исполнилось 18 лет, был призван в действующую армию, чтобы в звании младшего сержанта-радиста пройти и битву под Сталинградом, и сражения под Харьковом.

Больших наград не снискал, «ни разу, — по его словам, — не был в рукопашной, всего раз или два по случаю выстрелил в сторону противника, наверняка никого не убил, зато вырыл множество землянок и окопов, таскал пудовые катушки и еще более тяжелые упаковки питания радиостанции, прополз на животе несчитанные сотни километров под взрывами мин и снарядов, под пулеметным и автоматным огнем, изнывал от жары, коченел от холода, промокал до костей под осенними дождями, страдал от жажды и голода, не смыкал глаз по неделе, считал счастливым блаженством пятиминутный отдых в походе. Война для меня, маменькиного сынка, неусердного школьника, лоботряса и белоручки, была, прежде всего – тяжелый и рискованный труд, труд до изнеможения, труд рядом со смертью».

Одно ранение, другое, демобилизация по инвалидности, недолгая работа в Подосиновце школьным военруком, вторым секретарем райкома комсомола, вступление пока еще кандидатом в партию (1945) – и отосланная почему-то в «Комсомольскую правду» первая повесть «Экзамен на зрелость». Ее не взяли, конечно, и рецензент Н. Атаров отметил: «Повесть написана человеком, абсолютно не представляющим, что такое литература. Никакой школы. Полное отсутствие технических навыков. Ужасный язык… Но за всеми несуразицами и промахами — редкая наблюдательность, неподдельная искренность, живая душа».

Значит, надо учиться. Т. срывается в Москву и, год побыв студентом художественного отделения ВГИКа, без экзаменов переходит в Литературный институт — под крыло К. Паустовского, на один курс с Г. Баклановым, Ю. Бондаревым, В. Солоухиным, в общежитие, где он делит комнату с Р. Гамзатовым и Н. Коржавиным.

О том, что ему дали уроки у К. Паустовского и как на его глазах арестовывали Н. Коржавина, Т. спустя десятилетия еще расскажет. А пока… Пока молодой провинциал, который «по-северному окал, по-деревенски выглядел да и невежествен был тоже по-деревенски», неостановимо пишет, переписывает, правит, снова и снова пишет – и первым среди своих однокашников пробивается в печать: рассказом «Дела моего взвода» в «Альманахе молодых писателей, 1947, № 1.
Этих рассказов, как и производственных очерков, после выпуска из института (1951) во множестве писавшихся им для «Огонька», Т. позднее стыдился. Но рука была уже набита, «огоньковские» командировки по стране дали понимание, у кого что болит, поэтому вскоре пошла и проза – по преимуществу, естественно, в «Новом мире»: «Падение Ивана Чупрова» (1953, № 11), «Ненастье» (1954, № 2), «Не ко двору» (1954, № 6), «Саша отправляется в путь» (1956, № 2-3), «Тройка, семерка, туз» (1960, № 3), «Суд» (1961, № 3)…

Для этой прозы, не отличавшейся особыми стилистическими новшествами, тут же придумали название проблемной, и прав, вероятно, В. Гроссман, уже тогда сказавший, что «ситуации его дышат жизнью больше, чем характеры». Однако конфликты из повседневной реальности Т. выдергивал так точно и так втягивал читателей в спор, в совместный поиск истины, что, — сошлемся на Л. Жуховицкого, — он «буквально сразу стал знаменит. Причем знаменит до такой степени, что, когда тогдашние большие честные писатели собрали <…> редколлегию, чтобы выпустить первый бесцензурный сборник в литературе, это был сборник «Литературная Москва», из писателей молодых взяли в редколлегию именно Тендрякова».

От своих обязанностей гражданина он и дальше не отлынивал: публично заступился за осужденного и явно не близкого ему И. Бродского, подписал и «письмо 25-ти» о недопустимости «частичной или косвенной реабилитации И. В. Сталина (1966), и обращение к IV съезду писателей против цензуры (1967), организовал письмо писателей к Брежневу в защиту А. Твардовского и вместе с А. Твардовским же выручал из психушки Ж. Медведева (1970). Однако, до последних дней оставаясь, — по словам Е. Сидорова, — «личностью огромного общественного темперамента», Т. никогда не был ни человеком какой бы то ни было команды, «журнальной партии», ни лидером сопротивления, так что друживший с ним В. Смехов отмечает и «антипатию к публичности, к эстрадной показухе», и его «неумение “вырасти” в общественного деятеля – покровителя себе подобных».

Его путь, — продолжает В. Смехов, — путь «кабинетного одиночки», добывающего свою личную истину в бореньях, прежде всего, с самим собой и с тем, что другие люди готовы принять как непреложную данность. Так и от марксизма он отказался лишь после того как от корки до корки прочел полное собрание сочинений Ленина, испещрив поля карандашными комментариями самого язвительного свойства.

Так и в бой с религией он, едва ли не единственный из крупных писателей Оттепели, вступил отнюдь не по наущению властей, а по собственной инициативе, решив, что слепая вера в Бога, как и такая же слепая вера в коммунизм, отнимает у человека свободу воли и свободу выбора.
О «Чудотворной» (Знамя, 1958, № 5), об «Апостольской командировке» (Наука и религия, 1969, № 8-10), других антиклерикальных художественных и публицистических сочинениях Т. сейчас предпочитают не говорить. И это, может быть, правильно, но нелишне напомнить, что интеллигентская среда при Оттепели была едва ли не сплошь атеистической. Так что на тендряковскую статью о девушке, собравшейся в монастырь, «Куда ты идешь, Лида?» (Литературная газета, 5 марта 1960) с горечью и болью откликнулся лишь церковный самиздат, и А. Краснов-Левитин увидел в этой статье «нечестный поступок» и «грязный пасквиль», ибо «те, против кого он направлен, — обречены на гробовое молчание». Тогда как, приветствуя «Чудотворную», новомирский идеолог И. Виноградов «одной из самых грандиозных задач человечества» не колеблясь назвал «освобождение людей от пут религиозного мировоззрения, несовместимого с единственно достойным человека научным взглядом на мир».

Что ж, времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Вот и Т., не поступаясь своим атеизмом, с годами помягчел, отметил в одной из газетных статей, что «верующий в бога не враг, он заблуждается, наш долг – переубедить, перевоспитать его», и даже обращался в ЦК с предложением не только свернуть оголтелую антицерковную пропаганду, но и многое в христианском вероучении поставить на службу нравственному самосовершенствованию.
Именно на это – на возможность нравственного самосовершенствования личности, достигаемого в жестоких конфликтах как с реальностью, так и с собственным эгоизмом, — Т. в зрелые его годы только и надеялся. Об этом и «школьные повести», и поздние романы, и развернутые письма-трактаты, которые он адресовал, но так и не отправил А. Солженицыну, А. Сахарову, категорически не соглашаясь ни с солженицынским упованием на религиозное преображение России и российского общества, ни с сахаровской мечтой о демократизации и грядущей конвергенции с Западом, к чьим стандартам Т. тоже, по правде говоря, относился с изрядным скепсисом.

Понятно, что вести этот спор в открытой печати было для него по понятным опять-таки причинам абсолютно невозможно, а к самиздату и тамиздату Т. даже не примерялся. Поэтому, хоть и окруженный надежными друзьями, в послеоотепельные полтора десятилетия он чувствовал себя пусть независимым, но интеллектуально одиноким – и ни с диссидентами, и ни с властью. Был, — как сформулирует Д. Быков, — «для начальства — не свой, для интеллигентов — половинчатый».
Однако книги, преодолевая сопротивление цензуры, все-таки множились, множились и фильмы, постановки по его романам в БДТ у Г. Товстоногова, в «Современнике» у О. Ефремова, в других театрах. Окончательно вроде бы утвердилась и репутация — писателя беспокойного и беспокоящего, однако же легального, чьи произведения, — по словам Д. Гранина, — «всегда шли по самому краю дозволенного, отодвигая эту границу по мере сил…»

Но и пяти лет после кончины писателя не минуло, как перед читателями открылся иной или, — как написала Н. Иванова, — «потаенный Тендряков»: автор «Покушения на миражи» (Новый мир, 1987, № 4-5), «Пары гнедых», «Парани», «Хлеба для собаки», «Донны Анны» (Новый мир, 1988, № 3), «Охоты» (Знамя, 1988, № 9), блистательного памфлета «На блаженном острове коммунизма» (Новый мир, 1988, № 9), иного многого.

Трудно сказать, переживут ли свой век романы «За бегущим днем» и «Свидание с Нефертити», останутся ли «Путешествие длиной в век» и «Расплата». Но этот безоглядный, неуступчивый, потаенный Т. останется наверняка.

Соч.: Собрание сочинений в 5 тт. М.., 1987; «Революция! Революция! Революция!»: Неизданное. М.., 1995; Письмо академику А. Д. Сахарову // Знамя, 2018, № 11; Исповедь счастливого человека // Знамя, 2018, № 12; Покушение на школьные миражи. В 2 тт. СПб, 2020.
Лит.: Николаев Г. Перечитывая Тендрякова в XXI веке // Звезда, 2008, № 12.