СЕРГЕЙ ЧУПРИНИН. Брик Лиля (урожд. Каган Лили Уриевна) (1891-1978)

(Размер шрифта можно увеличить, нажав на Ctrl + знак «плюс»)

Все ключевые даты в биографии Б. связаны с Маяковским.

В июле 1915 года они познакомились. 14 апреля 1930 года он застрелился, и в соответствии с его предсмертной запиской Б. стала одной из, наряду с матерью и сестрами, наследниц поэта. А 24 ноября 1935 года она по совету своего очередного мужа комкора В. Примакова написала письмо Сталину, и тот откликнулся.

Это было, собственно, уже второе ее письмо вождю. Еще 22 января 1931 года она обращалась к Сталину с просьбой написать предисловие (хотя бы «несколько слов») к Собранию сочинений Маяковского, но ответа не получила. В этот же раз письмо было, — как говорят, при участии первого заместителя наркома внутренних дел Я. Агранова, — составлено толковее, и сталинский карандаш безошибочно подчеркнул в нем три вполне конкретных пункта: незавершенное издание Полного собрания сочинений Маяковского и отсутствие его книг в продаже, организация музея-квартиры в Гендриковом переулке и переименование Триумфальной площади в Москве и Надеждинской улицы в Ленинграде в площадь и улицу Маяковского.

После опубликования сталинской резолюции в «Правде» 5 декабря 1935 года Маяковский был раз и навсегда объявлен лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи, его книги стали издаваться миллионными тиражами, все пожелания Б. выполнены, а сама она не только защищена от ударов судьбы, но – как наследница половины авторских прав на наследие поэта – еще и оказалась очень богатой.

Главным содержанием ее жизни, помимо любовных радостей, стала интенсивная переписка с младшей сестрой Э. Триоле, очень удачно вышедшей замуж за поэта и члена ЦК французской компартии Л. Арагона.

И, конечно же, салон.

О нем всякое говорили. Еще Б. Пастернак, — по воспоминаниям А. Гладкова, — квартиру в Гендриковом переулке называл «отделением московской милиции». Да и А. Ахматова упоминала, что в этом салоне «половина посетителей — следователи».

Но это довоенные годы, когда по Москве ходила предостерегающая эпиграмма: «Вы думаете, что Ося Брик – // исследователь русского языка? // А на самом деле он шпик // и следователь ВЧК», и сама Лиля имела удостоверение сотрудника ГПУ под номером 15073.

Свидетельства послевоенных и, в особенности, оттепельных лет не так отчетливы. Известно лишь, что опасные разговоры в квартире Б. старались не затевать. Скорее всего потому, — говорит А. Ганиева, — что «политика ей все же была чужда. Во-первых, потому, что Лиля на самом-то деле была мещанкой, лишенной какой бы то ни было подлинной идейности. Во-вторых, политика была опасна. А Лиля никогда не лезла на рожон». Известно, например, — по воспоминаниям Вяч. Вс. Иванова, — что она прервала общение с Пастернаком в конце 1940-х годов из-за его «политической неосторожности»; в свою очередь тогда же Пастернак отказался встречаться с приехавшими в СССР Триоле и Арагоном из-за их связей с коммунистическим движением.

В любом случае, маловероятно, что за ней не следили и что куда надо не шли донесения о том, кто в этом салоне собирается и о чем говорит.

И кто только не бывал в доме Б., кто только к ней, — по словам В. Сосноры, — не «напрашивался»: от И. Эренбурга до актрисы Л. Орловой, С. Кирсанова или К. Симонова, а М. Плисецкая именно там познакомилась со своим будущим мужем Р. Щедриным. Это всё признанные знаменитости, но особую сласть, — процитируем Л. Гинзбург, — «великосоветская львица» видела в открытии новых талантов, и здесь список ничуть не менее впечатляющ: П. Коган, М. Кульчицкий, Б. Слуцкий, Н. Глазков – это еще до войны, а после нее А. Вознесенский, В. Соснора, Н. Матвеева, Э. Лимонов, С. Параджанов, бывали и Б. Окуджава, и Ю. Ким, и иные многие…

Словом, — утверждает А. Вознесенский, — ««у нее был уникальный талант вкуса: она была камертоном нескольких поколений поэтов». Ни разу не зашел к ней, несмотря на приглашения, лишь Е. Евтушенко, заметивший спустя годы, что в Б. «была натужная фальшивинка равнодушной покровительственности и незаслуженно изображаемого величия».

Что же до тех, кого Б. пригрела, то вот Б. Слуцкий: «Надо было только раз увидеть Лилю Юрьевну, чтобы туда тянуло уже, как магнитом. У нее была поразительная способность превращать любой факт в литературу, а любую вещь в искусство. И еще одна поразительная способность: заставить тебя поверить в свои силы. Если она почувствовала, что в тебе есть хоть крохотная, еще никому не заметная, искра Божья, то сразу возьмется ее раздувать и тебя убедит в том, что ты даровитей, чем на самом деле».

Причем, и это тоже очень важно, в своей любви эгоистичная, как принято считать, Б. была деятельна и предприимчива. Это она писала письма «на самый верх» и добилась встречи с председателем КГБ А. Шелепиным, чтобы «невыездную» М. Плисецкую сделать «выездной», и, — говорит В. В. Катанян, — «Америка, а затем и весь мир увидели Плисецкую». Она сражалась за освобождение С. Параджанова из заточения. Она снабдила Э. Лимонова при отъезде в эмиграцию рекомендательными письмами к Л. Арагону, дочери М. Шагала, помогла установить связь с Т. Яковлевой и ее влиятельным окружением.

И, — как вспоминает В. Соснора, — на протяжении 17 лет «она опекала и берегла мою судьбу и была мне самым близким, понимающим и любящим другом. Таких людей в моей жизни больше не было. Она открыла мне выезд за границу, ввела меня в круг лиги международного “клана” искусств — кто это, я частично писал в книге “Дом дней”, — весь мир».

Но это салон, а была еще и публичная жизнь, связанная с изданиями Маяковского и книг о нем. И вот из этой-то жизни, где в годы Оттепели сталинская охранная грамота действовала уже не всегда, Б. любыми способами стремились изгнать. Здесь многое сошлось – и понятная ревность сестры поэта Людмилы к незаконной славе Б. и ее непропорционально будто бы высокой доле в деньгах, и аллергия на футуристическое прошлое Маяковского, что преследовала нормативное литературоведение, и, разумеется, латентный, а то и почти не прикрытый антисемитизм, свойственный многим сильным тогда фигурам в ЦК и Союзе писателей.

Так что бои за доброе имя Б. и ее права шли постоянно. И в 1958 году, когда резкому осуждению властей подвергся том «Литературного наследства», где впервые были напечатаны 125 писем, записочек и телеграмм поэта, адресованных «Ее Лиличеству». И в 1968-м, когда журнал «Огонек» разразился тремя подряд обширными статьями, дискредитирующими Б. и еврейское окружение поэта. И в 1972-м, когда, вопреки протестам Б. и ее заступников, закрыли Библиотеку-музей Маяковского в Гендриковом переулке…

Бои шли с переменным успехом – при участии друзей-писателей, при вызове Л. Арагона как последнего аргумента королевы. И – хрупкая, бывшая или только прикидывающаяся беззащитной, иногда жалкая и даже смешная – Б. в этих боях не то чтобы всегда побеждала, но всегда умела отстоять себя.

И жертвою века ли, обстоятельств ли, чужой ли воли она никогда не была. Она, скажем суммируя, вообще во всем с первого до последнего дня управляла своей жизнью и оборвала ее тоже по собственному решению. Так что согласно завещанию, — рассказывает А. Парнис, — «под Звенигородом, в поле, недалеко от излучины реки был рассеян прах Л.Ю., а на краю поля установлен огромный валун, на котором выбиты три буквы — Л. Ю. Б. Если читать их по кругу, то получается ЛЮБЛЮБЛЮБ… Как на кольце Л.Ю., которое ей подарил поэт».

Соч.: Брик Л. – Триоле Э. Неизданная переписка (1921-1970). М.: Эллис Лак, 2000; Пристрастные рассказы. Н. Новгород: Деком, 2011.

Лит.: Катанян В. Распечатанная бутылка. Н. Новгород, 1999; Катанян В. Лиля Брик: Жизнь. М.: Захаров, 2002; Ганиева А. Лиля Брик: Ее Лиличество на фоне Люциферова века. М.: Молодая гвардия / Жизнь замечательных людей, 2020.