Автор: Когда я была на четвертом курсе, я должна была пройти обязательную прокурорско-следственную практику, для чего направилась в ближайшую к дому районную прокуратуру. И, как оказалось, день выбрала подходящий: аккурат за полчаса до моего прихода на вверенной территории в люке телефонного кабеля были обнаружены человеческие останки — и понеслось! Наставником моим был назначен ненавидимый прокурором следователь Федя, и нам было велено лечь костьми, но не нарушая предусмотренных законом сроков, в которые на самом деле, если ты лично за руку преступника не схватил, ничего раскрыть нельзя, тем не менее установить жертву и все печальные детали ее безвременного и насильственного ухода.
Была ранняя осень, жертва пролежала в люке телефонного кабеля, как позже выяснилось, месяца четыре, поэтому без сложной экспертизы невозможно было установить ни пол, ни возраст бедняги, не говоря уж о более конкретных индивидуальных признаках. Пока я и молодой оперативник, задыхаясь в полуобморочном состоянии, развешивали на чердаке районной прокуратуры не до конца истлевшие тряпки, в которых было бренное тело, чтоб они чуток проветрились для последующего опознания и экспертизы, следователь Федя раскачивался на колченогом стуле, хлебал воду из трехлитровой канистры, отплевывался и клял прокурора на чем свет стоит, понимая абсолютную тупиковость поставленной задачи.
Через пару дней благодаря чудесам науки выяснилось, что жертва — женщина глубоко пожилого возраста, по-простому говоря — старуха. И я была послана поскрести по сусекам, не сообщал ли кто четыре месяца назад о пропаже бабушки, хотя надежды на это не было практически никакой. Однако, как говорят, новеньким везет, и я обнаружила заявление обеспокоенной первичной партячейки ЖЭКа об исчезновении старухи-общественницы, смотрительницы библиотеки красного уголка и держательницы партийного общака Елены Ивановны 83-х лет.
В мятущемся мозгу следователя Феди забрезжила надежда, что в кои-то веки вместо выговора он, если свезёт, получит квартальную премию, а может, коль Господь управит, — и, наконец, очередное звание и свалит из этой прокуратуры к чертовой матери! Поэтому всю неделю он гонял меня, как дворовую девку, то за какими-то справками по медицинским и ветеранским организациям, то за невнятными желтыми подтирками в партархив, словно старуху нашли не в колодце, а на конспиративной квартире с подпольным тиражом «Искры» под юбкой, то заставлял водить зажимавших нос еще живых её товарок по чердаку, где в болтавшихся на сквозняке тряпках они угадывали то подол халата Елены Ивановны, то ее исподнее. Получив от них подтверждение, я в обычном целлофановом пакете поволокла эти лохмотья на Соколиную гору в Бюро судебных экспертиз, пугая попутчиков в метро и трамвае несоответствием тогдашней моей тургеневской внешности чудовищной вони моего багажа.
К концу второй недели следствия обнадеженный Федя потирал руки, уже точно зная, кто лежал на дне люка, так что оставалась самая малость — установить теперь того, кто Елену Ивановну туда пристроил. Но и тут удача шла нам навстречу. На третий день таскания по дому покойницы и опрашивания ее знакомцев, мы, не прояснив ни черта, дошли до её соседа по лестничной клетке — вечного студента Ромы 24-х лет, седьмой год с перерывами учившегося на юриста в Московском областном институте кооперации.
Рома отбывал дома очередную академку, был заспан и невнятен, подтвердил, что знал бабу Алёну с собственного рождения и видит регулярно, последний раз — то ли вчера, то ли дня два назад. Это совсем не сочеталось с четырехмесячным пребыванием Елены Ивановны в люке, и сонный следователь Федя, точно охотничий пес, встал в стойку, оживился и показал мне, подмастерью, высший пилотаж. Через три часа мы везли уже размазывающего сопли Рому, имея в портфеле его признание в убийстве и нож рубить капусту — в качестве орудия преступления, в узилище.
Не надо думать, что дальше последует история о незаконных и бесчеловечных методах дознания. Отнюдь! Рома легко был уличен в противоречивых показаниях, следак Федя красочно обрисовал ему его перспективы, еще чуток побомбил его грамотными вопросами — и Рома сдался.
Выяснилось, что четыре месяца назад Рома точно так же скучал дома, страдая от безденежья и отсутствия женской ласки (что вызвало особое бешенство следователя Феди, потому что Федя жил в одной комнате коммуналки с мамой и бывшей женой, а Рома один — в двухкомнатной квартире). И Рома решил поправить дело одним махом! Он вспомнил, что баба Алена, с одной стороны, женщина, хоть и очень немолодая, а с другой — еще и партийный казначей. Рома поскребся к ней в дверь, соврал, что стало плохо навестившей его старшей сестре, и отзывчивая общественница, накинув на ночнушку халатик и даже не достав из стакана зубной протез, рванула на помощь в последний путь.
Рома, предварительно выкрутивший лампочки в передней, провел соседку в комнату, повалил на диван, несчастная заголосила так, что он забыл, что хотел сделать, накрыл ее подушкой, потом ахнул бездыханное тело с шестого этажа, быстро сбежал вниз, прихваченным ножом для верности уже третий раз убил старуху и спустил тут же в люк. Удивительно, что все эти цирковые номера не заметил никто, и если бы через четыре месяца не полезли ремонтировать телефонный кабель, старуху Алену бы не нашли никогда.
Вернувшись домой, Рома прибрал ножик, навел порядок и пошел в квартиру к Елене Ивановне. Там он обнаружил и прихватил бутылку кагора, кастрюлю рассольника, две рыбные котлеты, рублей триста похоронных, остатки пенсии в кошельке и партийную кассу в размере 86 рублей 40 копеек, на что экономно и с толком провел лето. На следующий после убийства день он поехал к старшей сестре в Лыткарино и остался у нее на неделю, мотивируя тем, что страшно ему дома одному — ведь у них в подъезде бабушку убили…
Да, вы не поверите и будете, может, смеяться, как смеялся следователь Федя: Рома, уходя из осиротевшей соседкиной квартиры, прихватил еще книжку из ЖЭКовской библиотеки. Не читать, нет, — деньги положить, чтоб не растерять в темноте. «Преступление и наказание» писателя Федора Михайловича Достоевского, тезки следака нашего. Писатель умер когда еще, а дело его живет!
Татьяна Хохрина. Достоевский — в каждый дом!
Когда я была на четвертом курсе, я должна была пройти обязательную прокурорско-следственную практику, для чего направилась в ближайшую к дому районную прокуратуру. И, как оказалось, день выбрала подходящий: аккурат за полчаса до моего прихода на вверенной территории в люке телефонного кабеля были обнаружены человеческие останки — и понеслось! Наставником моим был назначен ненавидимый прокурором следователь Федя, и нам было велено лечь костьми, но не нарушая предусмотренных законом сроков, в которые на самом деле, если ты лично за руку преступника не схватил, ничего раскрыть нельзя, тем не менее установить жертву и все печальные детали ее безвременного и насильственного ухода.
Читать дальше в блоге.
Татьяна Хохрина. Достоевский — в каждый дом!
Когда я была на четвертом курсе, я должна была пройти обязательную прокурорско-следственную практику, для чего направилась в ближайшую к дому районную прокуратуру. И, как оказалось, день выбрала подходящий: аккурат за полчаса до моего прихода на вверенной территории в люке телефонного кабеля были обнаружены человеческие останки — и понеслось! Наставником моим был назначен ненавидимый прокурором следователь Федя, и нам было велено лечь костьми, но не нарушая предусмотренных законом сроков, в которые на самом деле, если ты лично за руку преступника не схватил, ничего раскрыть нельзя, тем не менее установить жертву и все печальные детали ее безвременного и насильственного ухода.
Читать дальше в блоге.
«Да, вы не поверите и будете, может, смеяться, как смеялся следователь Федя: Рома, уходя из осиротевшей соседкиной квартиры, прихватил еще книжку из ЖЭКовской библиотеки. Не читать, нет, — деньги положить, чтоб не растерять в темноте. «Преступление и наказание» писателя Федора Михайловича Достоевского, тезки следака нашего. Писатель умер когда еще, а дело его живет!»
——————————————————-
Нет, смеяться не будем. Не нада нам таких книжек в каждом доме. Если следаку Феде нада, так
пускай он и держит, тёзка всё-таки. А нам нада другие книжки держать, да, другие. И точка.