Марина Гарбер. Кто не был современником ничьим, тот жив…

Кто не был современником ничьим,
тот жив. А я мертва, я – современник.
Почти подельник, произносишь «дым»,
и видишь дым, и лупишь по своим,
и с мясом отрываешь понедельник.

Открой окно – простых ответов ларь,
спроси, какое нынче время суток?
Тысячелетье – спрашивали встарь,
но мой немой настольный календарь
годится разве что для самокруток.

Внизу – метро, под небом – шапито,
по сторонам – булыжники и ветки,
а за стеклом, сквозь шум, гудки авто –
семейный праздник, я на табуретке
в подаренном по случаю пальто.

Там, за х/б отцовского плеча,
за петушком на донышке тарелки
виднелся белый – сахара, побелки,
халата участкового врача –
больничный цвет с горчинкою таблетки,
надкушенной случайно, сгоряча.

Мне станет лучше, мы ещё споём
военные и просто дворовые,
на переменке, с Левченко вдвоём –
про детское, смертельное, навылет,
про то, как мы, назло себе, живём.

И я не помню, руку положа,
какого года я? какого рода?
Но помню увядание природы –
пришкольный сад, где Пимен в сторожах,
похожий на ослепшего рапсода.

На цыпочках, чтоб не будить с утра,
по коридору прошуршишь босая,
в окне – сугробы нашего двора,
как повесть о банальности добра,
где жив отец, и мама молодая,

и фабула проста как дважды два.
И этот век, я повторяю, мой —
пусть разберутся, что всё это значит.
Двоятся даты в дневнике, маячат –
то сорок первый, то тридцать седьмой,
и тянут глубже, в бездну, не иначе.

(2017)