Автор: Он получил обморожение на Финской, комиссовали подчистую.
Но тут немец попёр. И Пронин снова покатил сорокопятку по снегу и грязи.
На Рейхстаге нацарапал: получите сдачу, суки!
Ордена у него потом украли, уцелел десяток медалей.
Ноги ампутировали.
Но военкомат на девятое-то мая упорно дарил старику одно и то же: гвоздику, открытку, «Шипр» и носки.
Двери в нашей коммуналке никогда не запирались, потому что дед не мог открыть, а гости шли часто.
— Варечка, отдай носки соседу, у нас один размер?
— Не-ту! Был у тибе размер, да весь вышел! А носки и нам сгодятся!
Старик досадно, но не зло матерился. Умел он это, как никто — будто плёл корзину: растриебонежить твою квадратно-гнездовым способом тримудосиротского полка бронебойную ягодь!
Одеколон от военкома разбавлял «грибом» и выпивал сразу.
Носки жена несла к метро.
Дед через окно смотрел на рощу, загаженную воронами.
На вагоны.
На пыльный мост, за которым качались кресты Ваганькова.
В духоту я нес его во двор с баяном. К вечеру набиралось на винцо. Но кто-то стукнул, что дед поет бранное, пришел участковый.
Федор Иванович говорил нам с бабой Варей:
— Вы что, не русские люди? Не слушайте мента, слова же народные! Вот! По деревне шел Иван, был мороз трескучий. У Ивана х@й стоял, так, на всякий случай!.. Ну?! Что?
Участковый краснел щеками по-девичьи. Грозил мерами: я тут власть. Старики охали: у Шуры меры, у него власть! Усраться и не встать!
Дед просил баян, убеждал участкового:
— Ну, смотри, что здесь похабного? — Тянул меха очумело: — Мамка плачет, папка плачет, дедка с бабкой мечутся. Отдали дочку в комсомол, а она минетчица.
Нести тело комбата гвардии капитана Пронина мужиками не из родни, как положено у русских, не набралось четверых.
Легкий гроб мы потащили втроем, с лучшими друзьями деда — дворником и сантехником.
Участковый Шура на поминках напился и плакал, вспоминал маму под Тверью.
Баба Варя показывала ордер:
— Слышь, наконец-то, уважили!
Отдельная, окна во двор. Гастроном рядом. И пункт стеклотары, как Федя просил. Этаж последний, но с лифтом. Они тридцать лет стояли. А она так и не успела сказать.
Без комбата ей было суждено прожить еще два года.
Анатолий Головков. КОМБАТ
Он получил обморожение на Финской, комиссовали подчистую.
Но тут немец попёр. И Пронин снова покатил сорокопятку по снегу и грязи.
На Рейхстаге нацарапал: получите сдачу, суки!
Ордена у него потом украли, уцелел десяток медалей.
Ноги ампутировали.
Но военкомат на девятое-то мая упорно дарил старику одно и то же: гвоздику, открытку, «Шипр» и носки.
Двери в нашей коммуналке никогда не запирались, потому что дед не мог открыть, а гости шли часто.
— Варечка, отдай носки соседу, у нас один размер?
— Не-ту! Был у тибе размер, да весь вышел! А носки и нам сгодятся!
Старик досадно, но не зло матерился. Умел он это, как никто — будто плёл корзину: растриебонежить твою квадратно-гнездовым способом тримудосиротского полка бронебойную ягодь!
Одеколон от военкома разбавлял «грибом» и выпивал сразу.
Носки жена несла к метро.
Читать дальше в блоге.