Спит поэт в часу десятом: допоздна читал опять,
а прозаик встал до света — в ловких пальцах глину мять.
Стайку глиняных героев он качает на руке,
а один, упрямый самый, затаился в уголке.
Встал поэт, напился чаю, уши крупные напряг —
не подаст ли мирозданье звук на бедность или знак?
Не напишет ли заданье на пятнистом потолке?
Но, похоже, мирозданье спит, свернувшись в уголке.
А прозаик вяжет петли, жить героям не даёт,
он сплетает-расплетает, рассердившись, нитку рвёт…
А поэт посуду моет и не слышит ни черта,
сам себе петля и нитка, пальцы, глина, глухота.
Марина Бородицкая
Спит поэт в часу десятом: допоздна читал опять,
а прозаик встал до света — в ловких пальцах глину мять.
Стайку глиняных героев он качает на руке,
а один, упрямый самый, затаился в уголке.
Встал поэт, напился чаю, уши крупные напряг —
не подаст ли мирозданье звук на бедность или знак?
Не напишет ли заданье на пятнистом потолке?
Но, похоже, мирозданье спит, свернувшись в уголке.
А прозаик вяжет петли, жить героям не даёт,
он сплетает-расплетает, рассердившись, нитку рвёт…
А поэт посуду моет и не слышит ни черта,
сам себе петля и нитка, пальцы, глина, глухота.