Автор: В той комнате пятнадцать лет назад,
где нищего художника азарт
творил на стенах странные сюжеты,
сидели мы на влажном сквозняке,
и острый карандаш крутил в руке
врач-психиатр, слагающий сонеты.
Итак, семь карбонариев в ночи,
склонялись мы над пламенем свечи,
клянясь остаться строчками в народе.
И пылко, как революционер,
над нами воспарял Аполлинер
в плохом, но всем доступном переводе.
А тот, кого любила я, молчал.
И в поисках знакомого плеча
я часто отвлекалась от событий,
происходящих в комнате. Верней,
от дребезжащих фраз, скрещённых в ней
в пылу духовных, в общем-то, соитий.
Вкушая хлеб и красное вино,
не знали мы, что всем нам суждено
по воробьям всерьёз палить из пушки.
Взор психиатра мрачен был и мглист.
И кто-то мне шепнул, что он — чекист,
и скоро все мы встретимся в психушке.
В окно сочились запахи весны.
И плосколицый ангел со стены
нас осенял стрекозьими крылами.
За ним тянулись рыжие волы,
и женщины — летящие — из мглы
светили удлинёнными телами.
Но тот, кого любила я, вполне
был трезв. Не обозначась в тишине,
он с напряженьем вслушивался в строчки.
И густо — между локтем и плечом —
конторским красноватым сургучом
замаран был рукав его сорочки.
Уже потом — в развёрнутом досье —
напишет он, что общество сие
почти безвредно, ибо глуповато,
что души всех легко заполучить,
а психиатра можно приручить
изрядным повышением зарплаты.
…Но в комнате, где стены, как алтарь…
но в комнате, где, Господи, не тварь
дрожащая, а дух, блажен и вечен,
где нет «потом», а есть одно «теперь», —
я так ждала, что он закроет дверь
на ключ. И я качнусь ему навстречу.
Понравилось.
Конечно психиатров много.
Даже на портале водится парочка.
Но м.б. посвящено А.Б. ?
Ирина Евса. Тайная вечеря
В той комнате пятнадцать лет назад,
где нищего художника азарт
творил на стенах странные сюжеты,
сидели мы на влажном сквозняке,
и острый карандаш крутил в руке
врач-психиатр, слагающий сонеты.
Итак, семь карбонариев в ночи,
склонялись мы над пламенем свечи,
клянясь остаться строчками в народе.
И пылко, как революционер,
над нами воспарял Аполлинер
в плохом, но всем доступном переводе.
А тот, кого любила я, молчал.
И в поисках знакомого плеча
я часто отвлекалась от событий,
происходящих в комнате. Верней,
от дребезжащих фраз, скрещённых в ней
в пылу духовных, в общем-то, соитий.
Вкушая хлеб и красное вино,
не знали мы, что всем нам суждено
по воробьям всерьёз палить из пушки.
Взор психиатра мрачен был и мглист.
И кто-то мне шепнул, что он — чекист,
и скоро все мы встретимся в психушке.
В окно сочились запахи весны.
И плосколицый ангел со стены
нас осенял стрекозьими крылами.
За ним тянулись рыжие волы,
и женщины — летящие — из мглы
светили удлинёнными телами.
Но тот, кого любила я, вполне
был трезв. Не обозначась в тишине,
он с напряженьем вслушивался в строчки.
И густо — между локтем и плечом —
конторским красноватым сургучом
замаран был рукав его сорочки.
Уже потом — в развёрнутом досье —
напишет он, что общество сие
почти безвредно, ибо глуповато,
что души всех легко заполучить,
а психиатра можно приручить
изрядным повышением зарплаты.
…Но в комнате, где стены, как алтарь…
но в комнате, где, Господи, не тварь
дрожащая, а дух, блажен и вечен,
где нет «потом», а есть одно «теперь», —
я так ждала, что он закроет дверь
на ключ. И я качнусь ему навстречу.