Сергей Николаевич о Гидоне Кремере

 

Фото Madara Petersone

Сегодня день рождения у одного из самых выдающихся музыкантов нашего времени Гидона Кремера.

Только, похоже, ему самому все больше нравится быть писателем.

Когда я это говорю Гидону, он отмахивается.

— Ну какой я писатель! Нет, нет, это скорее увлечение, на которое у меня никогда не было раньше времени. У меня его и сейчас нет. Вот выкраиваю что-то до репетиций или после. Очень радуюсь, если есть этот лишний час.

На самом деле у Гидона Кремера вышло уже четыре книги , написанных точно так же в перерывах между концертами и репетициями. Сейчас готовится пятая на основе его переписки с другом детства, который после долгих скитаний по миру, поселился на Кутузовском проспекте в Москве.

И теперь переписка с ним — едва ли не единственная нить, связывающая Гидона с Россией, где он давно не был и вряд ли скоро там окажется. Во всяком случае, когда я спрашиваю, надеется ли он когда-нибудь снова приехать в Москву, его голос заметно тускнеет: «Нет, не надеюсь». Звучит как приговор, не подлежащий обжалованию. Остались только письма в лэптопе, которые когда-нибудь превратятся в пятую книгу Гидона Кремера.

Конечно, писателю полагается кабинет и стол, как у Льва Толстого в Ясной Поляне. А Гидон свои книги пишет в бесконечных переездах, перелетах, в гостиничных номерах разных Рэдиссон(ов) и Мариотт(ов), почти неотличимых друг от друга, выстроившихся нескончаемой вереницей в его долгой гастролерской судьбе. Вот и сейчас за окном чуть ниже шестого этажа Yurmala Spa Hotel раскачиваются на ветру знаменитые сосны Юрмалы, придающие стандартному люксу маэстро курортный вид. Но Гидону не до вида. Вся его жизнь сконцентрирована в старой модели BlackBerry, давно снятой с производства. Во время нашей беседы он то и дело бросается туда заглянуть или протянуть его мне с очередным восклицанием.

— Вы это видели? Нет, вы должны это увидеть

На экране дисплея возникает Юрий Абрамович Башмет почему-то в генеральский папахе и шинели. То ли примеряется к роли руководителя Краснознамённого военного ансамбля, то ли пробует себя в качестве дирижёра полкового оркестра. Но есть что-то в этом от дурного маскарада.

— Они какие-то все ряженые, — вздыхает Кремер.

Но дальше этой констатации не идёт. Как человеку воспитанному ему явно не хочется дурно говорить о коллегах. Но чувство такое, что он просто не в состоянии до конца осознать стремительность наступивших перемен и безнадёжность случившихся разрывов. И все эти люди из его прошлого, застывшие, как в немой сцене последнего акта «Ревизора», — они остались там, на другом берегу, куда Гидону Кремера больше хода нет. А он все терзается: «Ну скажите, как это возможно?».

Впрочем, тут же вспоминает, как тот же Башмет с горящим веселым взором ему объяснял: «Ты не понимаешь. ВВП отличный чувак. Он совсем такой же, как мы». Кажется, это было ещё совсем недавно. И что теперь с этим «чуваком»стало»? И где оказались все мы?

…Гидон внешне хрупкий, но выносливый. Никогда не опаздывает. Очки с сильной диоптрией. Вечная проблема, когда на сцене слишком жарко, стёкла запотевают, и он не видит нот. Если вещь выучена наизусть, это не проблема. Он может играть и с закрытыми глазами. Но если совсем новое произведение, то мука мученическая.

На самом деле никто не знает, что это такое — пропустить через себя и свою скрипку все одинокие страдания Малера, или свинцовую тоску Вайнберга, или неистовые приступы ревности Пьяцоллы. Иногда мне кажется, что скрипка Кремера, вобравшая в себя столько великой музыкой, уже сама по себе без всякого его участия способна излучать таинственные вибрации. Во всяком случае, не удивлюсь, если бы узнал, что она тихо стонет по ночам в своем бархатном футляре. Или обижается и даже мстит Гидону, если он изменяет ей со своим лэптопом, сочиняя очередную книгу. Вся жизнь только для неё, все его время — ее. Все заботы, трепет и ласка — только ей одной.

Иногда я вижу Гидона на поклонах абсолютно истерзанным и смертельно усталым. А временами вдруг понимаешь, что счастье еще возможно. Почему нет? Особенно, когда он играет «Цветущий Жасмин» Георга Пелециса. И его скрипка ведёт себя? как послушная девочка, ни в чем ему не переча, не споря, а лишь слабо отзываясь на его вкрадчивые прикосновения и нежную щекотку. Piano-piano.

Семь лет назад мы придумали вместе с ним и Чулпан Хаматовой чудесный вечер, где соединили латышскую и русскую музыку, стихи Марины Цветаевой и Аспазии. Вот тогда-то я впервые услышал Пелециса.

А ещё у нас был вечер памяти Майи Плисецкой в Национальной опере Латвии, где он вместе с Kremerata Baltica играл Сен-Сеанса. На экране Майя танцевала «Умирающего лебедя», а оркестр на сцене вместе с Гидоном аккомпанировали ей. И было в этом что-то магическое: призрак на экране и живой звук, музыка, рождавшаяся и умиравшая в ту же самую секунду у нас на глазах вместе с прощальными взмахами легендарных рук. Это было прекрасно!

С днём рождения, дорогой Гидон!