Михаил Берг. БЕЗ НАВАЛЬНОГО

Хотя Навальный позиционировал себя как политик, его влияние и влияние его ухода шире политики и принадлежит разным сферам. Навальный был политиком, потому что именно политика была в остром дефиците, идея диктатуры состояла в деполитизации общества, а Навальный генерировал политику, причем все энергичнее по мере того, как она исчезала или становилась опасней.

Навальный самым радикальным образом повлиял на путинский режим, заставив его открывать ранее полускрытые или открытые не так откровенно негативные и страшные качестве публике, которую не всегда возможно назвать обществом, а он называл. Эта трансформация была неудобна для тех, кто предпочитает находить возможность приспособится к любому времени, а Навальный именно эту процедуру приспособления делал все более проблематичной.

Я ожидал от него более отчетливого тренда влево, и он, кажется, клонился туда все больше и больше просто по мере политического созревания и более точного опознавания доминирующего тренда постперестроечного и тем более путинского общества, изначально разминувшегося с идеями социальной справедливости.

Казалось бы, в смысле исторической логики уход Навального ничего не должен менять: маятник российской жизни не может рано или поздно не качнутся влево, качнувшись вправо столь сильно.

Но есть несколько грустных соображений, которые в какой-то мере очерчивают перспективу нашей жизни без Навального. Да, он был политик, но при этом демонстрировал несколько очень редких у нас качеств, которые и обеспечивали ему уникальность. Ненаигранный оптимизм, который не сыграть ни актеру, ни поэту вне зависимости от таланта. Прямота без страховки и расчетов — редкое в любой культуре качество. И свет, излучаемый как бы походя, по инерции, просто по фокусу натуры.

И это все вместе взятое не заменить никакими политическими технологиями. Придумывать политические стратегии будут и без него, снимать разоблачительные ролики можно без имени Навального в титрах, но увлекать других столь гармоничным сочетанием оптимизма, прямоты и неяркого, то теплого света при бьющей  через край энергии больше, кажется, некому.

Те, кто все последние годы корил Навального за неразумность его возвращения в путинскую Россию, не учитывают этого сочетания оптимизма и прямоты. Казалось бы, разве не лучше было бы не отдавать себя на растерзание кремлевского дракона, а жить себе как другие эмигранты от статьи к конференции, от бессильной ярости к безопасному протесту. Сама логика натуры Навального противостояла хитрожопости и частной жизни в тени как ценности: он был до такой степени прям, что увиливать от статуса жертвы ему казалось неприличным, если другого амплуа не оставалось. Он и стал этой жертвой, рассчитывая, конечно, раскачать своим приездом наше робкое общество, но с улыбкой мужества принял то, что случилось, не переставая светить.

Мужество в застенках встречалось и раньше. Неробкие люди подчас не так редки, как кажется. Но российское общество, давно и отчаянно тонущее, получило еще одну пробоину по борту. Прямота Навального редкое качество, а настоянная на мягком душевном свете она делала его политический темперамент незаменимым и неповторимым. Олицетворяя общественный оптимизм, эту детскую веру в прекрасное будущее, Навальный оставил нас, у которых для пессимизма нет разумных пределов, без притягательной надежды. Да и без политики тоже. По меньшей мере, до горизонта.