Татьяна Хохрина. СУКИ

Сначала, конечно, появилась одна сука. Причем, покупая ее за полтора рубля у подземного перехода через Малаховскую железку, будущий хозяин был уверен, что это кобель Да и что там разберешь у двухнедельного щенка?! Было только видно розовое пузо, гладенькая белая шерстка и черное ухо. На это хозяин — вредный, жмотоватый, но сентиментальный мужик , и купился, хлюпая носом в кинотеатре Союз под «Белый Бим, черное ухо». Он и назвал щенка сразу Бимом, но незадача вышла, Бим оказался сукой в изначальном смысле этого слова. Так в Малаховке на нашей улице появилась Бима.

Хозяин Биму оставил, признавал своей, но особенно не баловал, как, собственно, и всех, кто от него зависел. Месяца через три и летом, и зимой Биму пускали на хозяйский двор только переночевать, а в остальном она была на полном самообеспечении. Так что неудивительно, что вскоре она освоила все близлежащие помойки и накоротке сошлась с соседями, выучив распорядок дня каждого.

Стоило нам сесть на террасе завтракать, как через пару минут раздавался жалобный стон забора, затем звук перекинутого через него мешка и через секунду под окном стояла невысокая, но ладная Бима, укоризненно глядящая на жующих. Не поделиться с ней было невозможно, да и все это делали с удовольствием. Она не наглела, виляла благодарно хвостом, никогда не лаяла, не тревожив ни детей, ни стариков, и не была назойливой. Улыбаясь во всю пасть, ловила на лету сосиску, кусок сыру или позавчерашнюю котлету и исчезала.

Каждый год Бима рожала два щенка, похожие исключительно на ее случайных возлюбленных, но чудесным характером в мать, и их с удовольствием разбирали соседи. Бима словно была уверена в их счастливой судьбе и не тосковала, только мучилась от избытка материнского молока, волоча разбухшие сосцы по траве. Именно в такой момент ей и встретилась сука номер два.

Забежав на знакомую помойку, украшавшую вход в ближайший лесок, Бима наткнулась на крохотное существо дней двадцати от роду с тщедушным игрушечным тельцем, покрытым редкой, но вьющейся черной шерстью, непропорционально большой башкой, длинным горбатым носом и слезящимися красными глазами навыкат. Когда существо отважилось подползти к Биме, оказалось, что оно еще и волочит вывернутую вбок лапу. Но у Бимы были свои представления о прекрасном. Она вылизала это малюсенькое собачье дитя, накормила от пуза из всех своих молочных рек и отволокла в укромное место.

Через пару недель во время завтрака мы услышали не только как через забор обрушился плотный мешок Биминого тела, но и скрип раздвигающихся плашек под калиткой. Под окном появилась сияющая и гордая Бима и счастливая подросшая помойная сирота. Бабушка внимательно посмотрела на нее и сказала:»Ой, вэй из мир! Никогда не видела такой еврейской собаки! Это же чистая моя соседка Сурка из Казачьего переулка ув Сталино! Такая же носатая, маленькая, кудрявая и ногу тянет, как та после полиомиелита!» Стоит ли говорить, что вторую суку назвали Суркой.

Сурка и Бима расставались только на ночь. Биму запускал в родные владенья хозяин, а Суркина черта оседлости кончалась перед воротами. Все соседи предлагали ей ночлег у себя, да и вообще были готовы стать ее семьей, но Сурка уже сделала выбор. Она ночевала в лопухах у Биминого забора, чтобы первой встретить подругу поутру. Дальше они уже вместе инспектировали помойки и наведывались к соседям. Причем нередко с подарками, прихватив где-то с веревки полотенце, детские прыгалки или разношенный тапок. Обнаружившим пропажу местным жителям достаточно было пройти известным маршрутом, чтоб вернуть украденное домой.

Угощать Биму и Сурку было истинное удовольствие! Бима любила еду пожирнее и мясные косточки и обожала макароны. Сурка к этому даже не притрагивалась, а обнаружив доставляла Биме. Сама же, как истинно еврейская барышня, предпочитала куриные ошметки, котлетки и гречневую кашу. Надо было видеть, с какой счастливой мордой Бима волокла куриную волосатую шею или скользкую тефтелину, чтобы торжественно подсунуть Сурке под нос и радоваться ее радости.

Так прошло лет пять, вся Малаховка считала Биму и Сурку коренными жителями и местной достопримечательностью, все окрестные дети признавали обеих сук своими и хвастались ими перед приезжающими гостыми. Даже с местными котами у Бимы и Сурки не было разногласий, так что жизнь Малаховского зверья была гармоничной, как в раю. А это, как известно, никогда долго не длится и должно настораживать.

Очередной весной по нашей улице вдруг покатила строительная техника, с утра до вечера жужжали, пилили, строгали и мешали бетон разные символы технического прогресса и как на дрожжах на входе в лесок рос особняк тюремно-романтического стиля. Периодически на ошеломляющих чудесах автотехники наезжал мордастый хозяин и принимал работу. Ему нравилось все. Кроме одного — помойки у входа в лесок. Он махнул рукавом и ее мгновенно уничтожили, но по старой памяти в надежде что-то съедобное там все же обнаружить туда заглядывали местные собаки во главе с Бимой и Суркой. Хозяин особняка приказал строителям потравить собак, но и строители не захотели в это ввязываться, и соседи возмутились. А Бимкин душеприказчик начал орать, что собаки не бесхозные и денег стоят, и посадил Биму на цепь.

Тогда новый застройщик нажал на пару педалей и в Малаховку, в ранний летний будний день приехал собачий Освенцим с душегубкой и парой веселых борзых парней. От их снаряжения и их самих так страшно воняло смертью, что все окрестные собаки попрятались кто куда. Кроме Сурки, которая оставалась на боевом посту у Биминых ворот в надежде, что Биме дадут вольную. Вот на Сурку первую и накинули петлю и поволокли в брюхо убойной машины. Потом машина еще несколько раз проутюжила нашу улицу и скрылась.

Бабушка моя стала белая как мел и прошептала: «И на Суркину жизнь нашелся погром…». В это же время раздался адский лязг и нечеловеческий, а вернее как раз совершенно человеческий вой. Это Бима вырвала цепь, вместе с ней перемахнула через забор и начала метаться по улице. Бима, голоса которой за столько лет никто не слышал ни разу, кричала и стонала, как у разверстой могилы.

Папа мой выдержал минут двадцать. Потом с трясущимся лицом надел пиджак с орденскими планками, взял документы и вышел за калитку. Из соседнего двора выбежал хирург дядя Коля, его сосед, альтист из ансамбля Арановича Рудик , а из гаража выгонял свой инвалидский запорожец танкист Афанасий Егорыч. Они рванули к стройке, хозяина не обнаружили, что его и спасло,но узнали, что собачью смерть вызвали из Люберец. Туда они и двинулись под Бимкин плач.

Они успели. И вызволили Сурку. И, укутав ее в папин парадный пиджак, привезли обратно. И Бима дождалась. И красные мокрые глаза были не только у Сурки, а у всей Республиканской улицы. И две счастливые суки неделю ходили из двора во двор, и не было человека, который бы ни нашел для них ласкового слова и лакомого куска. И хозяин нового дворца, как говорят, так был отмечен своими же строителями, что ходил на собственую стройку с другой стороны, а вскоре после ее окончания замок свой продал. Но, может, это и врут или совпало просто, хотя думать так хочется. По крайней мере Бима с Суркой благополучно прожили свою собачью жизнь рядом со всеми нами в любви и сытости. И каждый из соседей, приезжая на дачный сезон или возвращаясь издалека, первым делом спрашивал:»Как тут дела? Суки прибегают?». Ничего, кстати, плохого нет в этом слове, если плохого нет в душе. Я б на это слово не обиделась…