Марина Шаповалова

Одно из принципиально важных общефилософских достижений христианства, неизвестное у нас даже высокообразованной публике — представление о добре и зле. На этом у нас особенно любят спекулировать воинствующие атеисты, срезая «глупых верующих» якобы каверзным вопросом: чем же, мол, так хорош ваш бог, если создал зло, столь очевидное в мире.

На самом деле тут нет вопроса для сколько-нибудь грамотного христианина: Бог Библии никакого зла не создавал. Потому что зло не онтологично. Всё созданное, сущее есть благо. Добро, то есть. А зло — это способ его использования. Зло — это то, что способен по своей воле делать только человек, употребляя блага мира во зло.

Отличать добро от зла — это не видеть две стороны во всём, хорошую и плохую. Потому что таких сторон в предметном мире нет. Это способность определять, какие твои действия ведут к доброму употреблению благ мироздания, а какие — к злому и губительному. Умение отличать злые цели от добрых.

Чего, конечно, в реальности никто не умеет.

Потому что нет в мире таких людей, включая пресловутых гитлеров-чикатил, которые бы уверенно ставили перед собой откровенно сатанинские цели, полностью отдавая себе в том отчёт. Каждый движим, по его мнению, прекрасными идеями, ради которых иногда приходится поступать жестоко. И чем масштабнее и прекраснее цель, тем более варварские методы её достижения она допускает и оправдывает в глазах бескомпромиссного адепта.

И каждый, конечно, соглашаясь с только что прочтёнными словами, скажет про себя, что про чикатил оно, пожалуй, верно, но я-то сам точно знаю, какие цели хороши, а какие — отвратительны. Я, однозначно — на стороне Света. Каковая уверенность основывается, опять же, на убеждениях. А мои, наши убеждения — правильные, справедливые, иначе я бы их не разделял.

. . .

Однажды некто Карл наш Раймунд Поппер сформулировал мысль, совершившую буквально переворот в сознании… Он догадался, что опытного доказательства некой научной теории недостаточно для уверенности в том, что она истинная. Надо ещё показать, что эта научная истина (всегда частная) в принципе может быть опровергнута каким-то другим опытом, даже если этот опыт пока невозможно проделать.

Этим научная истина отличается от догмы, которую подвергать сомнению и опровергать не надо.
Хуже того, опровергнутая однажды каким-то опытом научная теория вовсе не обязательно перестаёт быть истинной, поскольку она оправдана прежними опытами. То есть верна не для всех случаев, а только в ограниченных теперь условиях. Главное — она остаётся научной, поскольку удовлетворяет основному критерию научности — фальсифицируемости.

. . .

Казалось бы, какая тут связь?

Да, она не совсем простенькая, но важная для культурного и мыслящего человека.
Только для культурного и мыслящего, остальные могут не волноваться и не терзать свой переутомлённый бытовыми проблемами разум.

Если вы считаете собственные убеждения не слепой верой в правоту своих «богов силы», подтверждённую вашим, самым лучшим в мире, родовым тотемом, а следствием объективной благости ваших целей, то с ними, с убеждениями, стоит поступать так же, как с любой научной теорией. А именно: подвергать сомнению и предполагать, что ваши убеждения в принципе могут быть ошибочными. Что следование им ради определённой цели с какой-то точки зрения может оказаться не благим, а совсем наоборот.

Пусть даже эта точка зрения находится в шестом измерении или в другой галактике. Или проще, но ещё дальше — в сознании другого человека.

Тогда, по крайней мере, станет ясно, что ваша уверенность в собственной правоте действительно — убеждение, а не результат качественной промывки мозгов.