Людмила Петрушевская. Мемуар

Мой сын Федя, борясь с тем, что ночами я читаю и пишу в телефоне, прислал мне книги, довольно жуткие и человеконенавистнические дюдики, но среди них и книгу о нацистcких «лагерях смерти» бывшего узника, психолога Виктора Франкла, который остался там жив. Потому что всех лечил словами.

Я провела в пионерлагерях все лета с 9 до 18-ти. Даже после поступления в МГУ я, серебряная медалистка, была отправлена мамой в пионерлагерь на третью смену. Где скрывала свой возраст и статус.

Ненависть и презрение сверстников девять лет подряд, каждый год с июня по конец августа — окружали меня. Я попала в лагерь совершенно диким ребенком. Я не знала утреннего умывания с зубной щеткой, мылом и полотенцем, никогда не мыла ноги на ночь. Никогда не бывала голой при всех в бане. Не ела до того при всех. Не спала в общей спальне и не ходила в общую уборную.

А в лагере все рухнуло. Я, гордая любимица своей тетки и бабушки, оказалась жертвой. Я попала в концлагерь Франкла. Мальчишки били меня походя, отвешивали при любой возможности тумаки по башке, по шее и по спине (лицо я закрывала руками). Девочки, меня окружавшие каждую минуту, презирали отщепенку, смеялись надо мной. То и дело меня на общей линейке исключали из пионеров, хотя меня в пионеры никто и не принимал. Отряд ржал надо мной в столовой, потому что я ела жадно, как собака (видимо) и, не дай Бог, отвернувшись, вылизывала тарелку. А черного хлеба набирала по нескольку кусков.

Потому что я перед тем 4 года голодала, мама бросила работу и тайно убежала от нас в Москву учиться, ей прислали вызов в ГИТИС на театроведение. А тетку Ваву уволили из конструкторского бюро завода шарикоподшипников за опоздание, ее ночь допрашивали в НКВД. Ее бы арестовали, но она по семейной традиции уже пошла в психушку. Имела диагноз. Ее мать, моя бабушка, так спаслась от ареста. Трое из семьи были расстреляны, одна села на 16 лет, главу семьи, старика 84 лет, бросили под грузовик на переходе ул. Горького у гостиницы «Националь». Он шел с бидончиком, у театра Ермоловой была молочная.

Я уже писала о том, что в эвакуации в Куйбышеве оставшиеся на свободе бабушка и тетя меня посылали — на ночь глядя — на кухню за помойным ведром и затем опрокидывали его на газету. Мне иногда доставался селедочный скелет, моим острым зубкам. Потом-то бабушка его тоже варила.

На двери ванной висел замок, мои меня, наверно, мыли в тазу. Я этого не помню.

Мама приехала и забрала меня, девятилетнюю, оттуда, отнесла на ручках в баню, одела во все красивое. А потом отправила в пионерлагерь на три смены! Без права вернуться домой в пересменки.

Я жила в пионерлагере хуже всех. Все мои вещи быстро исчезали, белье, носки, платья, я носила только то, что у меня порвалось и испачкалось. Помню, что к концу одного лагеря у меня осталась кофта и юбка с помочами, один помоч тащился по земле, потому что пуговица оторвалась.

Но. Меня никто бы не назвал Маугли, я не была дикой и глупой. Каждый день, c девяти лет начиная, еще с детского дома, после отбоя я сочиняла и рассказывала в палате очередную новую историю, это называлось «случай».

Я была воспитана своей бабушкой на Гоголе, книг у нас было мало, мы жили без Гоголя, но она знала его наизусть, начиная с «Мертвых душ», и я полюбила и выучила тоже наизусть его жуткий «Портрет».

Кто-то тут написал, что «ах вот кто начал по пионерлагерям рассказывать эти байки про черный коридор и т д.».

Я этим занялась с сентября 1947 года. В детдоме в Башкирии. Туда, подальше, меня устроила мама, чтобы я снова не убежала к ней. И я осталась одна в мире.

Один раз я в детском доме на ночь сочинила такую страшную сказку, что мне потом приснилась моя смерть.

Я умерла и летела-висела в черном космосе, растягиваясь по правой стороне шаровой вселенной, как в пытке, мои ледяные тонкие больные жилы простирались на миллионы километров, сквозь их веер просвечивали горящие огни, онемевшая левая рука ушла еще дальше. Я стала страшно кричать, прибежали взрослые, зажгли свет, а я все улетала, ничего не понимая.

Вся моя книга «Черное пальто» сшита из таких историй. Теперь на ее основе создали спектакль.

Это было моя счастье: сочинять и рассказывать.

Я уже не сочиняю. Только рассказываю вам — каждому человеку -что было. Спасибо.