Анатолий Головков. БЕЛЫЙ ДОМ, ВИШНЕВАЯ НАЛИВКА

Когда работа осилена и закончена, выпей, чтобы не сглазить, — налей, не жалей!

Так считал мой дед Берко.

Не сглазить, не закосить, не замызгать мысли о хорошем.

Поощрить смирение свое перед котами разумными и выказать терпимость к харчам.

Уж только ради этого одного я вспоминаю иногда о синей рюмке дедушки Берко, о рюмке заветной, и наполню ее до краев.

Когда-то мы жили в белом доме местечка Гнивань, в Украине…

 

Бабушка Мойра лечила зубы на дому. В ее кабинете жужжала бормашина. Из-под дверей сквозняком сладко тянуло мышьяком и чем-то еще пряным.

По пути к серванту, куда дед крался в войлочных тапках, — делая мне страшные глаза, прикладывая палец к губам, бесшумно, как кот, — бормашина вдруг останавливалась.
И дед замирал в двух шагах от цели.

Из кабинета доносились восклицания пациента:
— Ой! А-а-а!

Бормашина была с ножным приводом, как швейный «Зингер».
— Потерпите, голубчик, уже ставлю пломбу!
— Мыгы, мыгы!
В-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж!

Дедушка Берко открывал, наконец, дверцу, доставал графин с рубиновой наливкой.

Хрусталь переливался под закатными лучами, как драгоценность, как благославение Всевышнего.

И над местечком уже парила, летела еврейская Суббота в платье синего креп-жоржета, бордовый шарф вокруг ее шеи развивался на ветру.

Я смотрел, как дедушка лил рубиновую вишневку струйкой, говоря рюмке:
— Будь полной, как молитва! Но не пролейся!

Жизнь его была преисполнена.

За окном стрекотали цикады

В бабушкиной комнате звякали инструменты в стерилизаторе.

Слушай, дед, я из этой самой рюмки выпью завтра за тебя!

Наливка вишневая из старого гниваньского дома давно расплескалась по горам Галилеи.
И превратилась в огни.
Да там и осталась.