Автор: Пятьдесят лет назад две соседки дрались курами на коммунальной кухне.
Они были очень похожи, потому и на дух не
переносили друг друга. Сука ты! И муж у тебя мудило!
Одна из них до сих пор жива и, следовательно, — победила.
Ей девяносто три. Проживает в Бруклине. Соединенные Штаты
присылают могучую афроамериканку ей в услуженье.
В это время года старушкам показывают удивительные закаты.
Жизнь на исходе замедляет свое движенье.
Она сидит в инвалидном кресле на набережной, вспоминая,
что перед этой жизнью как будто была иная.
Приморский бульвар в двух кварталах. Булыжная мостовая.
До Привоза — три остановки. Но не дождешься трамвая.
Вот и идешь пешком, тащишь свои кошелки.
А Фаня была уродина — губаста, глаза, как щелки.
Как выпивали вместе — хорошие песни пели.
И так дрались, что мужья вмешаться не смели.
А ну, еще ей вмажь по роже тушкой цыпленка!
Ах, фанерный стол, зеленая клетчатая клеенка…
А теперь — посмотри, Фаня, на меня из своей могилы!
И Фаня смотрит и ненавидит, но так, в полсилы.
Борис Херсонский
Пятьдесят лет назад две соседки дрались курами на коммунальной кухне.
Они были очень похожи, потому и на дух не
переносили друг друга. Сука ты! И муж у тебя мудило!
Одна из них до сих пор жива и, следовательно, — победила.
Ей девяносто три. Проживает в Бруклине. Соединенные Штаты
присылают могучую афроамериканку ей в услуженье.
В это время года старушкам показывают удивительные закаты.
Жизнь на исходе замедляет свое движенье.
Она сидит в инвалидном кресле на набережной, вспоминая,
что перед этой жизнью как будто была иная.
Приморский бульвар в двух кварталах. Булыжная мостовая.
До Привоза — три остановки. Но не дождешься трамвая.
Вот и идешь пешком, тащишь свои кошелки.
А Фаня была уродина — губаста, глаза, как щелки.
Как выпивали вместе — хорошие песни пели.
И так дрались, что мужья вмешаться не смели.
А ну, еще ей вмажь по роже тушкой цыпленка!
Ах, фанерный стол, зеленая клетчатая клеенка…
А теперь — посмотри, Фаня, на меня из своей могилы!
И Фаня смотрит и ненавидит, но так, в полсилы.