Роняет слезы Алевтина в поминальную кутью.
Висит-качается картина, а художник-то — тю-тю.
Зачем с ментами пререкался, спьяну путаясь в пальто:
мол, отвяжитесь, я — Пикасса! Отвязались на все сто.
Куда ни кинь — сплошные траты, только в доме ни хрена —
лишь треугольники, квадраты — геометрия одна.
А рисовал бы всяких рыбок и русалок с лебедьми, —
она б носила их на рынок, не позорясь меж людьми.
И, дулю не держа в кармане, знал бы каждый идиот:
жена художникова, а не: «глянь, Пикассиха!» идет.
Любви короткая заплачка — жар шутихи по дуге.
А после — памяти заначка четвертинкой в сапоге.
…Ловил ее на полдороге, вел в нетопленый подвал.
Давилась водкою, а все же промерзала до костей.
Сияла телом, а в итоге что, дурак, намалевал?
Ни кожи, Господи, ни рожи — расчлененка на холсте.
Небесной брезговал защитой: проживу — брехал — до ста.
И что? Лежит теперь — зашитый, не отпетый, без креста.
А так надеялась в больнице, где прибрал его Господь,
что он, решив перекреститься, пальцы вдруг собрал в щепоть,
а не затем, чтобы над бездной, в пустоту качнув кровать,
своей замызганной, облезлой кистью — глаз дорисовать.
2 комментария для “Ирина Евса. Пикасса”
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.
Дорогой Виктор!
Уследить за всей новой поэзией на просторах Инета невозможно по многим причинам, в основном, из-за нехватки времени, и когда Вы или Максим Штурман помещаете здесь замечательные стихи, иногда просто жемчужины, то кроме «спасибо» и сказать нечего.
Ирина Евса — замечательный поэт, всегда её стихи заметны, лично для меня — благодаря Вам. А то бы не добрался.
Ирина Евса. Пикасса
Роняет слезы Алевтина в поминальную кутью.
Висит-качается картина, а художник-то — тю-тю.
Зачем с ментами пререкался, спьяну путаясь в пальто:
мол, отвяжитесь, я — Пикасса! Отвязались на все сто.
Куда ни кинь — сплошные траты, только в доме ни хрена —
лишь треугольники, квадраты — геометрия одна.
А рисовал бы всяких рыбок и русалок с лебедьми, —
она б носила их на рынок, не позорясь меж людьми.
И, дулю не держа в кармане, знал бы каждый идиот:
жена художникова, а не: «глянь, Пикассиха!» идет.
Любви короткая заплачка — жар шутихи по дуге.
А после — памяти заначка четвертинкой в сапоге.
…Ловил ее на полдороге, вел в нетопленый подвал.
Давилась водкою, а все же промерзала до костей.
Сияла телом, а в итоге что, дурак, намалевал?
Ни кожи, Господи, ни рожи — расчлененка на холсте.
Небесной брезговал защитой: проживу — брехал — до ста.
И что? Лежит теперь — зашитый, не отпетый, без креста.
А так надеялась в больнице, где прибрал его Господь,
что он, решив перекреститься, пальцы вдруг собрал в щепоть,
а не затем, чтобы над бездной, в пустоту качнув кровать,
своей замызганной, облезлой кистью — глаз дорисовать.