«Я выбираю справедливость…» Интервью с газетой «Панорама»

 

«Я выбираю справедливость…»

Евгений Левин: – Всем нам в детстве, дома и в школе задавали вопрос – кем ты хочешь стать? Зоя, помните Ваш ответ?

– Мне так конкретно его не задавали, но я чётко помню, что лет с шести, как только меня записали в детскую библиотеку, я хотела стать библиотекарем. Из зависти к этим дамам, в чьи руки попадали все лучшие книжки, и что важно, не захватанные-зачитанные-замусоленные, какими были все по-настоящему любимые книги, а новенькие, с хрустящими страницами, пахнущими типографской краской. Мечталось мне об этом довольно долго, но в то же время, я подозревала, что стану учительницей русского языка-литературы или музыки.

Мне нравилось и то, и другое. По сути, это близкие профессии: рассказывать о писателях, читая стихи или прозу, или рассказывать о композиторах, иллюстрируя отрывки из их произведений. У меня был прекрасный учитель литературы в общеобразовательной школе и не менее замечательный учитель музыкальной литературы в музыкальной, потому я свято верила, что и моя любовь к литературе и музыке окажется заразной – в хорошем смысле, – в отношении моих будущих учеников.

– Получилось?

– Получилось. Хотя с возрастом и опытом пришлось признать, что всех научить или передать свою любовь к предмету, по разным причинам, невозможно.

– Но здесь, в Америке, Вы много лет преподавали английский в обычной школе, хотя по первому образованию – музыковед?

– Да, так получилось. Только школа хоть и государственная, но не совсем обычная. Там, в основном, учились дети, для которых английский не был родным языком. То есть, дети, приехавшие практически со всех континентов. Ну, за исключением Австралии и Антарктиды.

– Но чтобы работать в школе, надо иметь особое терпение, нет?

– Терпение помогает в любой профессии. В работе с детьми, как мне кажется, необходимо чувство юмора, помимо знания предмета, естественно. Мне лично было важно, чтобы не только детям, но главное, мне самой, не было скучно в классной комнате.

– Детские мечты сбылись?

– Женя, да мне особенно и не мечталось. Я просто знала, что мне нравится делать и что – нет, на что хватит способностей, а куда идти не стОит. Ни принцессой, ни космонавтом, великой актрисой или кем-то в телевизоре себя не видела. Наверное, это плохо, не знаю.

– Любимая книга детства?

– «Дорога уходит в даль» Александры Бруштейн и, конечно, «Волшебник изумрудного города» Александра Волкова. Была ещё одна, – «Орден жёлтого дятла» – не помню имени этого бразильского писателя. Должна заметить, что купить эти книжки было невозможно, и время от времени, я таскалась в библиотеку, записывалась в очередь и ждала…

– Зоя, почему именно «Дорога уходит в даль»?

– Потому что это была правда, прекрасно написанная правда. Во многом благодаря этой книге я поняла, осознала, кто я есть, что такое порядочность, избалованность, воспитанность, дружба, что есть антисемитизм и как с этим достойно жить. Буквально несколько лет назад я прочитала, что основательница ансамбля «Берёзка» Надежда Надеждина – дочь Александры Бруштейн. Для меня это стало полной неожиданностью.

– Музыка. Почему она так важна? Вот и Татьяна Толстая в аннотации к сборнику «Концерт для Гретхен» отметила её постоянное присутствие на страницах Вашей прозы.

– Присутствие совсем не насильственное. Так получается само собой. Конечно, есть тексты, где музыка обязана присутствовать, потому что так было задумано. Например, в рассказах «Пиковая дама», «Пришелец», «Учитель музыки», «Бемоль», «Концерт для Гретхен». Но зачастую мне самой странно, каким образом она проникает в мои тексты сама по себе. Великая музыка или просто хорошая, не выносит фальшивых нот, всё должно быть сыграно и спето чисто. А в жизни, как ни старайся, так не получится. Я вообще не представляю и не хочу представлять, каков был бы мир без музыки, и мне невероятно жаль людей, которые по своей воле или в силу обстоятельств лишены этой стороны жизни. Это всё равно, что не подозревать о существовании солнца или луны.

– «Пиковая дама» – это рассказ о девочке, наблюдающей за всем, что происходит в небольшом, на несколько семей, дворе её дома. Пиковая дама – пожилая соседка, когда-то учившаяся в консерватории. По воскресеньям она включает запись оперы, а девочка, в своё время увидевшая эту оперу в театре, становится свидетельницей смерти актрисы, исполнявшей роль Графини непосредственно на сцене, а затем, косвенно, той самой соседки. Так?

– Да.

– Меня поразила концовка Вашего рассказа, когда в своём дневнике девочка размышляет о том, что такое душа, куда она уходит и, самое неожиданное – будет ли ТАМ музыка.

– Ничего странного. Надеюсь, она ТАМ есть. В будущее, если оно существует в другом измерении, лучше смотреть с надеждой. Как говорят американцы, “There should be something to look forward to”.

– Рассказ «Пришелец», действие которого происходит в современной Вене, – о Моцарте или о силе воображения?

– О Моцарте там совсем немного, – один мельком упомянутый факт. Да, герой рассказа, американский драматург, которому никак не удаётся пьеса, едет в Вену в поисках вдохновения и, остановившись у окна пиццерии, бывшей во времена Моцарта квартирой Хофдемелей, в которой вслед за смертью композитора произошло покушение на убийство и самоубийство, понимает, какой должна быть драматургия. И да, его воображение позволяет ему встретиться с Моцартом, но происходит эта так неожиданно и так стремительно, что и времени осознать – не дано.

– То есть, Вы верите в то, что Моцарт был пришельцем?

– Владимир Познер задаёт заключительный вопрос гостям своей передачи: что бы Вы сказали, оказавшись перед Богом? Вот я как раз спросила бы, кем на самом деле был Моцарт, и был ли Пушкин его реинкарнантом? Я подозреваю, что Вольфганг Амадеус был пришельцем. Ничем иным я не могу объяснить его гений: что он писал и как невероятно он это делал, тот факт, что ничего, даже могилы или посмертного слепка, – ничего, кроме музыки на этой планете от него не осталось…

Женя, кстати, не я одна пришла к такому выводу: неожиданно для себя, я прочитала, что Михаил Казиник, известный музыкант и просветитель, считает точно так же. По его мнению, «Пришелец» – рассказ с двойным дном, и с моей стороны было бы глупо с этим спорить. Так что интрига остаётся.

– В одном из интервью Вы сказали, что писательство даёт Вам свободу. Правильно ли я понял, что Вы чувствуете себя свободным человеком только когда пишете?

– Ну да. Потому что никакой реальной свободы, свободы с большой буквы – нет. Нормальный человек всегда зависим от семьи – родителей, детей, супругов, родственников, начальника. Потому что есть понятие долга, совести, ответственности, а раз так – ты уже несвободен. И даже в писательстве полная свобода невозможна.

– Почему?

– Ну потому, что слова зачастую материализуются, и ты не хочешь писать об очень личном, об очень близких людях, о том, в чём сам себе не хочешь или боишься признаться, потому что это заветное, потому что в каждом есть что-то такое, что лучше не трогать, если только ты не мазохист и не сумасшедший. А кроме того, есть понятие этики, которое лично мне, как автору, мешает. Есть у меня масса жизненных историй, заметок, наблюдений о людях, с которыми я общаюсь. Всё это – алмазики, вокруг которых может завиться текст рассказа, повести. Конечно, можно изменить имя, пол, время действия, профессию, но вся эта эквилибристика мне кажется натужной и ненужной. Или ты есть и остаёшься порядочным человеком, или… или ты пишешь хорошую книгу. У меня с собой постоянные «разборки» по этому поводу, и я пока не знаю, чем это закончится. В общем, есть фикция свободы. Просто всё зависит от того, что перевесит: пофигизм или воспитание. В разные периоды жизни – разные приоритеты.

– Это о свободе писательской. А как насчёт свободы личностной? Мы все уезжали за железный занавес – в свободный мир. Чувствуете Вы себя свободным человеком в свободной стране?

– Ещё лет десять назад, даже пять, такое ощущение было, потому что в сравнении с местом, откуда мы приехали, здесь я ощущала почти безусловную свободу. Я понимала, что свобода – в выборе. Вот мы уехали, – это тоже был выбор, дальше – чем заняться, как воспитать детей, какую цель поставить и попытаться её достичь, преодолеть одно, другое, и так далее. В основном, это зависело от нас. Вы ведь наверняка тоже заметили, что основное количество наших соотечественников, может подсознательно, ещё не ступив на эту землю, уже строило какие-то планы по поводу того, чем они смогут здесь заниматься.

– Любые планы должны на чём-то основываться.

– Хотя бы на информации. Письма родственников и друзей – это в девяностые. А потом – интернет, и информация от уже обжившихся новых американцев. То есть, кто-то настроился учить язык, учиться-работать-менять, если надо, профессию, не гнушаться поначалу любой работы и жить жизнью этой страны. Другие уже знали, как надо устроить свою жизнь без особых моральных, умственных и физических затрат. Никого ни в коем случае не осуждаю, поскольку у каждого свои причины жить так или иначе. И не будем забывать о возрасте, состоянии здоровья и других сугубо личных обстоятельствах.

Смешно другое: многократно встречались мне люди, считающие чуть ли не идиотами тех, кто как раз пробивался здесь и пахал, грубо говоря, и за себя, и за них. И вопрос как раз в том, кто же, особенно с течением лет, ощущает себя более свободным, а значит – счастливым?

– И ответ?

– Ну кто я, чтобы давать заключения? Тем более, уже всё сказано: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». И чем старше я становлюсь, тем больше соглашаюсь с этими строками. Ну да, у кого спокойнее на душе, тот более счастлив и более свободен. Лично для меня в нынешней Америке свобода – понятие абстрактное.

– Вы участвуете в политической жизни страны?

– Я знаю, что происходит в стране, я открыто выражаю своё мнение, и я голосую – в этом моё участие.

– Абстрактная свобода – это что?

– Это когда свободное высказывание своего мнения наказуемо, когда в отношении свобод, вроде бы обеспеченных конституцией, существует двойной стандарт, когда оправдывается и поддерживается беззаконие, когда феминизм и всякие высосанные из пальца движения принимают формы настолько уродливые, что человека можно бездоказательно обвинить, ошельмовать, изгадить ему жизнь и карьеру.

Достаточно вспомнить историю с Пласидо Доминго. Ну вы помните, как одна из этих не особо удачливых стареющих певиц рыдала на всех каналах, рассказывая, как Доминго посмотрел на (или в) её декольте, и она почувствовала себя настолько некомфортно, что по сей день не может прийти в себя. Доминго был вынужден уйти из Метрополитен, многие спектакли с его участием были отменены и главное, имя опорочено, измазано.

Или новая история, произошедшая буквально недавно в Англии. Лиам Скарлет самый молодой, но уже очень известный хореограф Королевского балета Ковент Гарден, покончил с собой из-за обвинения в неподобающем поведении. Следствие длилось около года, и, хотя ни один факт не был подтверждён, ни один театр не возобновил с ним контракт, прерванный сразу же после обвинения. Его имя исчезло с афиш театров Англии, Дании, его избегали друзья и коллеги, и в итоге 35-летний талантливый человек покончил с собой.

То есть, сегодня достаточно навета (устаревшее слово, не потерявшее смысл), чтобы человек стал изгоем. И это знаменитости. А сколько идентичных случаев происходит с преподавателями, врачами, с обычными людьми, которые кому-то чем-то не понравились, не встали на колени, или «перешли дорогу», да просто раздражали своим талантом! Я часто смотрю различные интервью и через одно звучит вопрос: свобода или справедливость? Я выбираю справедливость, то есть – закон, потому что без этого свобода – абстрактна.

– Понятно. О политике Вы не пишете, но страстей и секса в Ваших рассказах тоже не наблюдается. Разве в сегодняшней литературе, кино, любом виде творчества что-то асексуальное, неплотское, пользуется спросом?

– Если Вы имеете в виду описание любовных сцен или «безумной страсти», то действительно, это не моё. С одной стороны, чисто по сюжетным линиям, я не вижу, не чувствую в этом необходимости. И потом, всё же это рассказы и повести, а не роман, в котором по законам жанра должны предполагаться минимум три постельные сцены. С другой, писать о плотской любви необычайно трудно. Здесь нужен особый талант, как у Бунина или Маркеса, а когда его недостаточно, легко перекатиться в пошлость, а хуже пошлости может быть только глупость не заметить эту пошлость. К сожалению, многим прекрасным, замечательным писателям такие сцены даются с трудом. Читаешь и чувствуешь неловкость – не от того, что написано, а оттого, как неестественно это сделано. Но страсти, переживания, грусть, юмор, сомнения, – всё это в жизни моих героев, как и в жизни каждого из нас, безусловно, присутствует.

– У каждого писателя есть своя особая тема, которую легко проследить из книги в книгу. Сегодня это называют новомодным словом «фишка». У Вас она есть?

– Есть вечные темы. Из новых в последнее время был только Ковид, да и то, тема эпидемий стара, как мир. Мне всегда хотелось понять, что такое душа и почему одни рождаются, чтобы творить, а другие – разрушать. Почему одни стремятся к совершенству, – в искусстве, спорте, просто своей профессии, прекрасно осознавая, что совершенство – недостижимо, когда другие всегда собой довольны, они уверены, что знают всё на свете. Мне всегда было интересно пересечение судеб, да вообще – человек. Вот я и пишу о таланте и посредственности, о вдохновении, о нас с вами – разных и похожих.

– Чего в Вашей прозе больше – биографических историй или выдумки?

– Хочется ответить словами Карлсона: «Нет, ну так нечестно».

Биографических историй всего несколько. В других может быть какой-то эпизод, что-то услышанное, увиденное, подмеченное мной или рассказанное кем-то, а остальное – сюжет, персонажи – это додуманное, представленное, то, что нарисовало воображение.

Я думаю, как актёр постепенно входит в роль, так автор входит в им же придуманный сюжет.

– Приходилось Вам слышать от читателей, что об этом уже писали сто раз? Например, взрослый человек вспоминает, анализирует что-то там из своего детства.

– Пока нет. Но я бы ответила, что, во-первых, я проживаю свою жизнь впервые. А во-вторых, понятно, что о том же самом можно написать по-своему. Тот же фортепианный концерт Моцарта звучит по-разному в исполнении Горовица, Мацуева, или Перайи. Вот сонатная форма первой части практически любого концерта или симфонии строится одинаково: экспозиция, разработка, реприза, главная тема, побочная, заключительная. Но ведь было бы глупо упрекать в том, что сонатная форма, как и лейтмотивы добра и зла, себя изжили, а эти композиторы опять и снова… Смею предполагать, что и в литературе всё происходит так же.

– Но музыкальный язык, как и литературный, развивается.

– Кто бы спорил! Это прекрасно. Но мы говорили о вечных темах. А что касается языка, было бы странно если бы он застыл в своём развитии. Иногда я специально смотрю какие-то странные по тематике российские передачи или ролики молодых и не очень блогеров, чтобы послушать современную русскую речь. Да, она полна англицизмов, да, порой смешно слушать, как искажается ударение или произношение (на русский лад) английских слов и выражений.

Например, одна «светская львица» приказала своей прислуге «собрать ей лук» на «пати». Она имела в виду выбор наряда, который сочетался бы с причёской и макияжем для вечеринки. Ну это не ново. Из книг классиков мы знаем, как лакеи, приказчики ввёртывали «англицкое» или французское словечко в свою речь. Это забавно. Но зачастую я слышу замечательно точные, совершенно новые слова и обороты, делающие современную русскую речь яркой, образной. В них много юмора и никакой пошлости. При этом удручает неграмотность, льющаяся даже с федеральных каналов как от ведущих этих телепроектов, так и от приглашённых «звёзд». Но какое мне до этого дело? Просто безграмотность, со всеми этими «днями рожденияМИ, волнИТЕЛЬНЫМИ моментами и бесконечными «как бы». не надо путать с развитием языка.

– Раздражает?

– Забавляет.  Хотя их министр образования у Познера пару раз удивил…

–  А если кто-то в Вашем окружении скажет что-то подобное, что-то вроде «ложит» или «плотит», реагируете, поправляете?

– Да, был грех: иногда поправляла. Не назидательно, а чисто автоматически. Но больше этого не делаю. Да вообще, надо слушать классиков. Помните, у Жванецкого: «Попробуй говорить правду хоть сутки, и будешь один».

– А если поправят Вас, неважно на каком языке?

– Я только благодарна буду, потому что в следующий раз скажу правильно.

– Давайте вернёмся к Вашей книге. Судя по некоторым рассказам, например «У самого синего моря», Вас тянет в мистику. Откуда эти перемещения русскоязычных отдыхающих во времени и пространстве из современной Испании и Питера – в 15-й век и обратно? Причём, это как-то совмещено с реальными историческими личностями. Вообще, откуда взялась идея этого сюжета?

– Я прочитала коротенькую заметку о том, что в телефон какого-то японца ударила молния, после чего он заговорил на чужом языке. Самое интересное, что никакой грозы, даже признака приближающейся непогоды в тот момент не было. Как-то это отложилось, а после поездки в Испанию, по-моему, ещё в самолёте, когда мы летели домой, появился сюжет. Но сначала я написала только девять глав, и в них ещё не было, как Вы говорите, путешествия во времени и пространстве. Но через какое-то время некоторые мои друзья возмутились: непонятно, что стало с портретом, с художником, с персонажем, которого ударило молнией. Ну и пришлось погрузиться в быт 15-го века, почитать о том времени. Я для себя узнала много интересного о марранах, о древнем языке иудеев, о Павле Бургосском, архиепископе из крещёных евреев. Вот как-то всё соединилось, и, на мой взгляд, выглядит вовсе не мистически. Мы ведь не знаем, что в действительности есть время. В Талмуде сказано: «Вы говорите – время идёт. Глупцы! Это вы проходите сквозь время». Я вынесла эти слова в эпиграф рассказа.

– Издать книгу – сложно?

– Много лет назад мне попалась книга Александра Бовина «Пять лет среди евреев и мидовцев». Он там признался, что напечатать книгу сложнее, чем напечатать деньги. Вы понимаете, это Бовин – посол, один из лучших журналистов. Сегодня издать может кто угодно и что угодно. Но на мой взгляд, помимо того, что книга должна быть написана профессионально, она должна быть профессионально издана. А дальше самое сложное – сделать так, чтобы её заметили, и это, к сожалению, от автора практически не зависит. Радует то, что теперь мою книгу, помимо США, можно заказать откуда угодно: из Германии, Израиля, России, и пересылка будет стоить не больше 7 долларов по Европе. Да, пытаюсь рекламировать. Мне уже объяснили, что скромность моей книге никак не поможет.

– Творческие натуры, как правило, раздражительны.

– Но незлопамятны. Да, меня раздражают многие вещи. Например, невежество, особенно активное. Глупость, зависть, лесть, непунктуальность, хамство, занудство, отсутствие самоиронии, самомнение. Впрочем, оно идёт рука об руку с глупостью…

– А собой бываете недовольны?

– Очень часто. Особенно когда спорю с дураками, а их надо избегать, как, впрочем, и зануд. Кроме того, я никак не могу научиться двум вещам: не тревожиться о том, что не могу контролировать, и говорить в лицо то, что думаю тем, кто принимает воспитание – за слабость. Мне очень по душе люди с хорошим чувством юмора, люди талантливые в том, чем занимаются, люди, с которыми интересно, и в беседе с которыми узнаёшь что-то новое.

 – Чего боитесь?

– Ну, тут мне есть, чем похвалиться – в кавычках. Вот, к примеру, я с детства опасалась толпы. Давит своей непредсказуемостью. Я все эти демонстрации – первомайские, ноябрьские, – терпеть не могла не только из-за принудиловки, но и потому, что слишком тесно идти, дышать. Но вот петь в хоре, где все впритирку, любила. Потому что музыка, и потому, что твой голос тоже имеет значение. (Не путать с безусловным значением определённых жизней).

– Что Вас обижает?

– Несправедливость, конечно.

– Зоя, что хорошего читали в последнее время?

– Я лучше скажу, что запомнилось из прочитанного. «The Glass Castle» by Jeannette Walls, «A Tree Grows in Brooklyn» by Betty Smith, «The Noise of Time» by Julian Barnes.

– А из русскоязычных книг? Я думаю, все перечисленные книги переведены на русский.

– Естественно, я читаю и русские книги. Вот прочитала «Авиатор» и «Брисбен» Евгения Водолазкина. Стиль и язык меня восхитили. На мой взгляд, из современных авторов, во всяком случае, тех, чьи книги я читала, Водолазкин – непревзойдённый стилист. Другое дело, меня напрягло его какое-то нездоровое внимание к физиологии смерти. Не буду вдаваться в детали. Ну и погружение в религиозные христианские материи тоже не привлекло. Но писатель он – замечательный. Хотя перечитала пушкинские «Повести Белкина» с их гениальной простотой, и всё встало на свои места.

– Зоя, какой вопрос Вы задали бы самой себе?

– Да я постоянно зачем-то задаю себе вопросы. Например, о чём сожалею.

– О чём же?

– Мне грустно от осознания того, как стремительно я иду сквозь время. А ведь ещё осталось столько непрочитанных книг, столько стран-городов, которые хочется увидеть. А получится ли, кто знает. Но, с другой стороны, в моей жизни есть многое, за что я должна быть благодарна. Хотя бы за то, что время от времени я нахожусь в гармонии с собой.

Интервью опубликовано в газете «Панорама»