Письмо-отклик на заметки Е.М. Майбурда

Дорогой Евгений Михайлович!

Как и прежде, я не стану скрывать своей радости от того, что моё исполнение, в частности, 21-й Сонаты Бетховена вас убедило. Причём, убедило даже в большей степени, нежели исполнения, известные вам прежде – вам, любящему эту музыку, вам, коллекционеру и знатоку записей, в частности, бетховенских сонат. В своей предыдущей заметке вы, прослушав запись, сделанную мною, написали – «… впервые в жизни у меня возникло ощущение, будто соната сама себя играет». (http://blogs.7iskusstv.com/?p=33865)

Для меня эти ваши слова бесценны, хотя я и опасаюсь, что цитирование их мною и, пуще того, их комментирование – всё это способно нанести нешуточный ущерб скромности, столь же свойственной мне в быту, сколь несвойственной за роялем.

Но я бы мечтал услышать чтение «Евгения Онегина» с ощущением, что роман сам себя читает. Или увидеть спектакль «Отелло», который словно сам себя поставил. (Впрочем, подобные раритеты мне, к счастью, известны).

В большинстве же случаев от интерпретатора ожидается, что он прошествует на первый план, оставив автора, при самом благоприятном для него исходе, на плане втором.

Если речь идёт, в частности, о Бетховене, то я обеими руками держусь той точки зрения, что исполнитель со своей индивидуальностью (какового бы размера она ни была) обязан максимально самоустраниться, беспрекословно подчиниться Бетховену и, таким образом, отдать себя целиком во власть и на милость его гения. Обязанность исполнителя – обнаружить и «драматургически оправдать» все доступные ему компоненты сочинения, включая выписанные композитором словесные и знаковые ремарки.

 

Позднее вы сверили запись с нотами и заметили: «Александр выполняет все без исключения указания Бетховена о темпах, оттенках громкости, ускорениях, замедлениях, контрастах. Могу поручиться, что все – сам проверял». (Александр это я – А.И.).

В дни записи Сонат Бетховена у меня был случай, когда, прослушивая с нотами записанное, я обнаружил, что прежде не замечал одного «сфорцато», для начертания которого Бетховен истратил каплю своих чернил. Разумеется, пришлось назначить дополнительную сессию, утончить свой, и без того исхудалый, кошель и записать часть заново – причём, всю, целиком, поскольку в иной день иными были и настроение, и траффик на 5-й авеню, формы и подсветка облаков.

Ремарки вплетены Бетховеном в ткань своей музыки с удивительной естественностью, его отношения с ними особые, они не свойственны никому иному в истории музыкального сочинительства. К сожалению, детальный разговор об этом, предполагающий сопоставления, был бы слишком длинен. Скажу лишь одно: остаётся загадкой, почему избранные им ремарки непременно оказываются намного лучше, убедительней ремарок, которые способна предложить самая экстравагантная фантазия иного исполнителя бетховенской музыки. Ремарками Бетховена обычно пренебрегают либо осознанно, либо бессознательно, повинуясь некой странной, ещё при царе Горохе сформировавшейся и тогда же воцарившейся традиции.

Сдержанность темпа 1-й части 21-й Сонаты, которую вы, Евгений Михайлович, отметили, была продиктована и стремлением к абсолютной синхронности звучания аккордов – о чём, опять же, вы сказали – и, в большей степени, бетховенскими штрихами. Они-то и вывели меня к темпу, более сдержанному, чем темп всеобще принятый.

Главным для меня в этом случае стало не то, что Бетховен написал, а то, чего он НЕ написал. Он НЕ осенил ни один из этих аккордов <i>staccato</i>. Стало быть, их предполагаемое звучание не отрывисто, не пружинисто. Штрих <i>tenuto</i> обязывает каждый из них быть протяжённым – настолько, насколько это позволяет чувство меры и выдержка исполнителя. Лишь бы не выйти за пределы классического Allegro. (А, как вы справедливо заметили, «есть Allegro и Allegro»).

Потому я и воспринял начало первой части не как череду отрывистых аккордов, а как длящийся единый аккорд, в жилах которого затаённо, тревожно пульсируют вязкие (на педали) восьмушки. А поскольку начальными тактами, как ключами, открывается вся первая часть Сонаты, то, с моей точки зрения, вы справедливо обратили внимание исключительно на это начало – и я, как видите, также сказал о нём особо. Именно это «медленно поспешай» (<i>festina lente</i>) и определяет одну из столь интригующих особенностей истории, рассказанной Бетховеном.

 

[Для контраста послушайте, к примеру, хотя бы это, весьма традиционное, исполнение, где пианист (причём, пианист замечательный!) искусал все эти аккорды сухими <i>staccato</i> – https://www.youtube.com/watch?v=L9sLr9b3jmA].

 

Я отдаю себе отчёт в том, что бетховенские темпы могут быть – и являются – предметом дискуссий. Но, как и во всех прочих случаях, избранный темп обязан убедить непредвзятого слушателя.

В заключение скажу, что немалое число бетховенских опусов знакомо исполнителям и слушателям в не-бетховенских версиях. Подчас, бытующие искажения, в частности, темпов весьма существенны. И в этих, несправедливо ускоренных или замедленных движениях несчастные сочинения звучат десятилетиями – словно так было всегда, словно так и должно быть.

Таков обнаруженный мною случай со Скерцо из скрипичной сонаты №5 («Весенняя»). Мне приходилось играть эту Сонату со многими скрипачами. Когда я, обращая их внимание на те существенные нюансы, к которым они, как оказывалось, прежде были слепы, говорил, почему скорый темп, в котором обычно играется это Скерцо, отнюдь не предполагался Бетховеном, то все они, после краткого ли, длительного ли сопротивления, со мной соглашались. Но не потому, что я угрожал им тумаками (боже, избавь!) или же говорил с ними в слишком высоком регистре, «фортиссимо» (ещё чего не хватало!), или, наконец, пытался вызвать себе на подмогу конную полицию. Но единственно потому, что они понимали – невозможно идти наперекор очевидному. Однако иным из них было не под силу выдержать напряжение, неожиданно возникавшее в музыке, сыгранной в бетховенском темпе, другие же просто опасались рисковать. Гладкая, благополучная, никого не шокирующая игра и, как результат, выступление, «чреватое успехом» (Евтушенко) – таков был выбор этих «оппортунистов». К счастью, порой мне удавалось найти единомышленников, – не столько, поверьте, своих, сколько бетховенских – отважившихся сыграть на публике бетховенскую версию бетховенской музыки.

Ещё раз благодарю вас, Евгений Михайлович Майбурд!