Автор: — говорил мой маленький сынишка, и я на ходу, под ритм шагов читала ему лермонтовского «Пророка», который ему очень нравился. Это он так просил сказки. «Сказать про стаюху (старуху)» означало, что он хочет послушать «Сказку о рыбаке и рыбке».
Я привожу текст.
С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня же ближние мои
Бросали бешено каменья.
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи;
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна вся земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.
Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:
«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами.
Глупец, хотел уверить нас,
Что бог гласит его устами!
Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм и худ и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!»
Что тут мог понимать малыш, кроме отдельных слов и ритма?
Мне кажется, все дело в ритме, что он несет в стихах значительную часть смысла. В том смысле, как его несет музыка. Я сама забыла много стихов, иногда могу процитировать всего полстроки, но ритм забытых стихов никогда не забывается.
Мне смешно, когда говорят, что такой-то поэт плохой, потому что такие-то его выражения туманны. Это странный подход, стихи — не научная статья. Но он часто встречается. Я когда-то привела брату цитату из Вознесенского, там что-то капало оловом с неба. Мой брат, тогда подросток, возмутился: «Что за чепуха! Олово не может капать с неба, оно плавится при температуре…» А мне, читая стихи, и в голову не приходило проверить по справочнику температуру плавления олова, и я на этом ничего не потеряла, как и тогда, когда узнала, что «поэт неправ».
***
Любопытно узнать, кто же автор этих стихов? Вот тут и уместно будет вспомнить биографии писателей.
Шаманство — да. Хотя не у всех, например, не у Бориса Слуцкого.
Кто-то называет волшебством.
Анна Ахматова
Течет река неспешно по долине,
Многооконный на пригорке дом.
А мы живем, как при Екатерине:
Молебны служим, урожая ждем.
Перенеся двухдневную разлуку,
К нам едет гость вдоль нивы золотой,
Целует бабушке в гостиной руку
И губы мне на лестнице крутой.
Вроде как взято из прозы, романа, но какое волшебство. Вот самая малость из того, что вместилось в эти восемь строк.
«Вдоль нивы золотой» — это и пейзаж, и время года. Прозаик растянул бы на пару страниц.
«Многооконный дом», «на лестнице крутой» — описание быта. Дом барский, крутая лестница — это лестница для прислуги. Вот вам и быт,и тайный роман.
Вы знаете, Инна, иногда мне кажется, что в настоящем поэте есть что-то от шамана. В этом смысле для меня сильным примером является Мандельштам — я его «открыл», когда мне было хорошо за тридцать, и я жил уже вне сферы русского языка, и вот с тех пор у меня лично связано с ним ощущение завораживающей невнятицы. По крайней мере, это самый верхний слой — глубокий и неоднозначный смысл проступает уже потом, после нескольких прочтений. Странно все это … Может быть, так же странно, как искусство вообще …
Когда я первый раз в жизни увидел подлинник Ван Гога, то было ощущение потока дикой энергии, идущего из холста и буквально физически ощутимого. Как художник этого достиг, я не постигаю …