Автор: Из кн. Гр. Свирского. «Прощание с Россией»
«В Ваенге стояло английское «крыло». Союзники. Молодые англичане-истребители, приводившие политуправление ВВС Северного флота в ужас. То вдруг заявляют, что война без женщин — не война. Где женщины? То устраивают вокруг аэродрома зимние катания на санях, точнее, на громыхавшем железном листе, буксируемом «виллисом».
Грому, звону, беспорядка, разбросанных бутылок из-под виски — начальник Политуправления распорядился: во время «английских безобразий» советским военнослужащим из землянок не выглядывать.
Улетели жизнелюбивые англичане, раздарив своим новым приятелям разные сувениры. Иван Яку досталась, как тут же донесли в Политуправление, «голая девка».
Это была прекрасная цветная репродукция на развороте какого-то журнала, явно не нашего журнала: Иван Як прикнопил ее в летной землянке, в своем углу.
Тут же началась шумиха. Телефонный трезвон: «Не мальчик. Тридцать два года человеку, а на стене «голая девка»! «Голую девку» снять!»
А как снять, когда на нее приходят поглядеть отовсюду, даже зенитчики с сопок, и все в восторге.
На второй день шумиха обрела привычные формулировки: «Замкомандира эскадрильи пропагандирует разврат…» «Политическая близорукость» «Моральное разложение»… Когда румяный капитан из Политотдела дивизии заявил, что это «идеологическая диверсия» и ринулся к картинке, протягивая к ней руки, навстречу ему закосолапил широченный Иван Як, дурашливо осклабясь и басовито напевая самую популярную в те годы в СССР кинопесенку: «Капитан, капитан, улыбнитесь, ведь улыбка — это флаг корабля…» Политотделец огляделся затравленно: лица пилотов серьезны, сочувствия на них нет, понял — набьют морду. И исчез.
Тут уж сами пилоты решили идти на попятную. «Сними, Иван Як, — сказал кто-то из полумрака. — Иначе развоняются, святых выноси… Тем более, там какая-то надпись внизу, да вот, совсем внизу, мелкими буквами, не по-нашенски. Чорт его знает, какая там пропаганда-агитация.. .»
Иван Як, руки в боки, поглядел на голую диву прощальным взглядом и вдруг вскричал с надеждой в голосе, чтоб позвали «Земелю»… Какого «земелю»? Да студента!
Меня сдернули с нар, я шмякнулся об пол и до летной землянки бежал изо всех сил, думая, случилось что.
Потребовали, чтоб прочитал надпись. Английского я отродясь не знал. В школе кое-как сдавал немецкий. Но латинские буквы — есть латинские буквы, и у меня сразу составилось по складам: FRANCISСО dе GОYА «LUCIENTES»… Гойя! Уже легче! Дальше шло совершенно необъяснимое: «Lа mаjа nuе…» Это «Lа» выбило меня из колеи окончательно. Значит, и не немецкий язык, и не английский… Из французского я знал только «Пардон, мадам» и «Пардон, месье».
— Земеля, я тут одну букву вспомнил, — участливо пробасил Иван Як, видя, что лоб у меня повлажнел: — «j» — это у испанцев как русское «х». Я воевал на Хасане, но готовили-то меня для Испании…
Испанский?! Наверное! Далее напечатано «97×190 sm Маdrid, Рradо». Спасибо, Иван Як! Итак, «маха ню…» Я почесал в затылке, и меня осенило: «Нудисты! Это которых милиция разгоняла в двадцатые годы. Они вышли на демонстрацию голыми и несли плакатик: «Долой стыд».»
Я сказал почти убежденно:
— Франсиско Гойя, «Голая маха».
Ответом мне был взрыв хохота.
— И так видать, что голая! — вскричала землянка. — К чему же надпись? Ты не финти! Не знаешь, не задуривай голову!
Я постоял потерянно, и вдруг вспомнил эту репродукцию. Я видел ее в толстущей книге с иллюстрациями, привезенной дядей из Америки. Потом книгу, конечно, изъяли, вместе с дядей.
— Так вот, — произнес я со сдержанным достоинством. — Франсиско Гойя, испанский классик. Репродукция с его всемирно известной картины. Называется «Обнаженная маха». Картина хранится в Мадриде, в музее «Прадо». Ее размеры 97 х 190 сантиметров.
В «Обнаженную» почему-то поверили. Сходу. Тем более, размеры привел. Цифры — дело точное.
Хотя из глубины землянки заметили придирчиво: голая — обнаженная, что в лоб, что по лбу, летчики двинулись всей толпой к дверям, к столику дневального, закрутили ручку полевого телефона. Сообщили в политотдел дивизии, что, мол, скандал получается. «Голая девка» вовсе не «голая девка», а классика. Гойя, испанец. Мировая знаменитость. Все равно, как у нас Репин-Суриков «Три богатыря»…
Вернулся румяный капитан из Политотдела дивизии, покосился на «Обнаженную маху» почти стыдливо, переспросил, правда ли, что Гойя в Испании, все равно, как у нас Репин-Суриков… — Та-ак! — протянул он, разглядывая потолок из струганых досок, с подтеками, и вдруг прокричал уличающим тоном: — А вот каких политических взглядов придерживался этот ваш Гойя, известно?!
— Республиканских! — прокричали из полумрака уверенно. — Его дети в Москве, в эвакуации.
Так «Обнаженная маха» на меловой иноземной бумаге и осталась в летной землянке. Законно. Священной реликвией. Щедрым даром союзных войск. Висела долго. Пока ее не украли.
