Ольга Балла. Самуил Лурье. Химеры: повести, эссе. — М.: Время, 2020. — (Диалог).

Вышедшая спустя шесть лет после смерти автора книга Самуила Лурье (1942–2015) состоит отчасти из текстов, которые уже публиковались; но под этой обложкой они складываются в новую цельность. Особенно если знать, что «Химеры» стали последней книгой автора, составленной им самим, уже знавшим, что умирает. В качестве последней части Лурье включил в книгу дневниковые записи последних месяцев жизни — «это когда слова уворачиваются из-под голоса». «Собака доедена, песенка спета». «А все хочется еще текстик сочинить». Ни иллюзий, ни страха, ни отчаяния. Ни жалости к себе, ни потребности в утешении.

«Собственно, в настоящий момент я представляю собой еще не вскрытый (но срок для разгерметизации назначен, и вряд ли он превышает несколько месяцев) мешок биомусора, годного лишь на рутинные анатомические препараты. Однако во мне все еще работают сердце и мозг. Последний решено (медициной) смыть вместе с проникшим в него венком опухолей. (Ради чего и недопустима мысль — отключить насос.) Срок уничтожения этого испорченного мозга — недели полторы-две. Но я собираюсь сопротивляться…»

Это июнь 2015-го, жить оставалось два месяца. Сопротивлялся до самого предела.

Вся книга читается — да в качестве такового и составлялась — как  экзистенциальное высказывание о самом существенном.

О чем он думал в свои последние месяцы? — О литературе, о ее существе, о ее истории. Он всегда о ней думал. О Ходасевиче, о Кантемире и Ломоносове, о Гоголе, Полевом, Белинском… Он видел литературу и во сне — даже там сохраняя острое внимание и критичность к (приснившемуся!) тексту: «Например, всю прошлую ночь я должен был читать наизусть стихи Маяковского, от корки (серой, шершавой) до корки (такой же, естественно), следуя составу 2-го или 9-го) тома полного собрания этого поэта за 1922 (или 1929) год. Было ли вообще такое издание? Видел ли я его? Сомневаюсь. Но стихи (мне вообще-то незнакомые) откуда-то знал и, читая их вслух, не мог не отмечать виртуозных рифм и примитивных, лживых мыслей».

Кем был Лурье? — Писателем, — говорит аннотация к книге, эссеистом (сразу же хочется эту аннотацию перебить: в его случае все эти определения вместе с границами между ними очень условны, но перечислить их надо, поскольку каждое из них совершенно справедливо — хотя и недостаточно), литературным критиком, историком литературы. Здесь он — во всех своих обликах, — просто уже потому, что отдельно друг от друга они и не существовали.

«Я всегда считал, — сказал как-то Лурье в одном из текстов, в эту книгу не попавших, что критика и эссеистика просто неинтересны без живой человеческой речи».

Поэтому, например, в тексте «Меркуцио» (названном «повестью», но вообще пересекающем все барьеры), где он вчитывается в трагедию Шекспира, перепрочитывает ее, выводит ее восприятие из устоявшихся инерций, для него было возможно говорить и о самоубийстве якутских школьников, и об иранской девушке, которую ее собственная семья забила камнями, и о собственной жизни. Он радикально сокращал дистанцию между собой и классическими текстами, не теряя притом из виду исторической специфики того, о чем говорит, видел сколь угодно далекие во времени и современные ему события одним и тем же взглядом, как в некотором смысле одновременные друг другу.

Да, категориальные деления условны, если же попытаться их, неминуемых, избежать, то можно сказать: Лурье был человеком, который думал о литературе, думал литературу, жил ею. Это он и писал, не переключая модусов своего интеллектуального присутствия в тексте, но включая их все сразу: писал живую человеческую речь, художественную прозу, исследование, публицистику о насущном — одним движением.

«Была у меня такая блажь, я иногда ей предавался: навещать якобы умерших якобы моих персонажей. Литераторов. Тех, про кого по-настоящему думал. Пытаясь вызвать и возвратить. Да, самое большее на какую-нибудь минуту. Да, только в мое воображение. Полагаю, впрочем (да и просто верю), что пребывание человека даже в одной чьей-нибудь не его голове, даже всего лишь в качестве субъекта неких грамматических конструкций, реально и резко отлично от распыления, от растворения, от исчезновения в Ничем с координатами Нигде и Никогда».