Александр Иличевский. Три миниатюры

В Риме часто чувствуешь себя на заднем плане чего-то сочиненного, нарисованного, выстроенного, одним словом, выдуманного. Зайдешь в какую-нибудь базилику, или пройдет мимо незнакомка в невиданных шелках, благоухая неслыханным ароматом, и вновь поймаешь это странное ощущение, что ты нарисован, что ты деталь чего-то прекрасного, грандиозного, что милостью творца ты прописан не так великолепно, как план передний, но все равно с тщательностью, поскольку можешь чувствовать, обонять, превращаться в сплошное зрение.

В Колизее четыре уровня, и самый верхний был для народа. Вот это ощущение приемлемости галерки — оно великолепное, очень милостивое в Италии. Ты — второй план, но нужный, без которого переднего плана не существует. В редких странах ты способен ощутить подобное.

В Англии всё совсем не так. Во Франции кругом сплошная галерка, а передний план где-то за ширмой.

Все-таки сочиненность самой Вселенной накладывает на искусство требование внимательности к деталям и в то же время тем самым дает творцу мощный инструмент достижения достоверности. Рим, наверное, одно из самых достоверных пространств, которые я видел. И не столько потому, что порой здесь оказываются стерты границы между изображением и зрителями, сколько потому, что принцип тотальной органической выдумки придает городу значительность еще одной планеты нашей Солнечной системы.

*********************************

Совесть можно рассматривать как форму морального невроза, возникающего в результате культурного и воспитательного влияния. Этот “моральный невроз” формируется в процессе социализации, когда индивид усваивает нормы, ценности и правила поведения, принятые в обществе. Совесть выступает внутренним регулятором, контролирующим поведение человека и предотвращающим действия, противоречащие социальным ожиданиям.

Для того чтобы такой невроз закрепился на генетическом уровне и передавался из поколения в поколение, необходима обратная связь в виде преимуществ для естественного отбора. Люди с развитой совестью способствуют укреплению социальных связей и повышению сплоченности группы, что в конечном итоге увеличивает шансы на выживание как отдельных индивидов, так и общества в целом. Без этого морального невроза невозможно развитие культуры, поскольку именно он является основой для формирования социальных институтов и традиций. В то же время культура поддерживает и усиливает совесть, создавая контекст и условия для ее развития.

Следовательно, общество должно не только воспитывать в индивидах чувство нравственности, но и формировать идеи добрососедства и сотрудничества между народами, что продиктовано инстинктом выживания. История показывает, что сообщества, способные к мирному взаимодействию и обмену, имеют больше шансов на долговременное процветание. Однако здесь возникает парадокс: варварские общества, лишенные такого морального невроза, нередко оказываются успешными в рамках естественного отбора. У них отсутствуют внутренние моральные ограничения, что позволяет действовать агрессивно и непосредственно, руководствуясь фрустрацией насилия.

Эти “варвары”, не обремененные совестью, используют насилие как основной инструмент достижения своих целей. Их стратегия включает в себя завоевание, грабеж и подчинение других групп, что может давать им краткосрочные эволюционные преимущества. В результате возникает противостояние между “невротиками” — обществами с развитой моралью и культурой — и “параноиками” — агрессивными сообществами, склонными к насилию и экспансии.

Невротические общества стремятся противостоять агрессивным силам не столько посредством прямого конфликта, сколько через изоляционизм и укрепление внутренних структур. Они создают системы защиты, как физические, так и культурные, чтобы сохранить свои ценности и образ жизни. Такая стратегия позволяет минимизировать влияние внешних угроз и сосредоточиться на внутреннем развитии.

Большинство современных конфликтов можно рассматривать через призму этой схемы. Глобализация и технологический прогресс обострили противоречия между различными культурами и социальными системами. Столкновения происходят не только на уровне государств, но и внутри обществ, где разные группы придерживаются противоположных ценностей и норм поведения.

*******************************

В такие времена у многих вместо сердца печень.

В такие времена кровопийцы выходят на дорогу, выживают те, кто опасней.

Сколько помню себя, я всегда ценил способность пойти в отказ и оказаться там, куда зовет открытая страница, например, в капли дождя над иерусалимским июнем.

Еще мне нравится алхимия — она приучает видеть вещи нагими, приучает к терпению, с каким рождается будущее из сплава прошлого и настоящег

Если бы мне пришлось разговаривать с духами и быть услышанным, я бы спросил духа Льва Толстого, в самом ли деле литература существует?

Иногда мне представляется, что кто-то в зимнюю блокаду мог бы согреться у печки, где горят мои книги, и от этого мне становится тепло.

Однажды я плыл на байдарке по Оке, и на середине реки лодка дала течь.

В байдарке лежал рюкзак с черновиком одного романа, который я собирался завершить на речном острове.

Но мы с литературой добрались до берега.

Потом мне иногда снилась река, полная чернил забвения.

Я бросил на полдороге тот роман после потопа и не жалею.

Та забытая книга мне тоже иногда снится.

В ней так много персонажей, что она иногда зовется театром.

Иногда во сне я вижу себя, подметающим подмостки.

На них много чего можно найти — монеты из будущего, осколки настоящего, будто разбилась чаша с цикутой.

Иногда я нахожу письма — и тогда я замираю над ними, не решаясь прочитать.

Письма написаны химическим карандашом, и там, куда капнули слезы, я вижу расплывшиеся чернильные пятна.

А иногда за окном разворачивается буростальная река, по которой плывут слова.

Больше всего я люблю оставаться на холме, полном вывернутого наизнанку воздуха.

К вечеру хор кузнечиков звучит стройней.

Изредка я спускаюсь с холма, чтобы прикупить в соседнем поселке бутылку кефира, полбуханки черного и горсть фруктового сахара.

В остальном — обычные радости, заботы и тоска.

Все это поглощает мои дни, как огонь в буржуйке — страницы.

Наверное, это все, что я могу сказать.

Кроме того, что река иногда говорит со мной.

Она говорит: «Никогда не забывай, помни изо всех сил».

Она говорит: «Внимай каждой детали».

Сегодня утром я слышал щегла.

Нет голоса, с которым можно сравнить его пение.