Автор: Для литературных зануд!
Владимир Печерин покинул Россию в 1836 году из-за неприятия николаевской России и увлечения социалистическими учениями; он обосновался в Европе, принял католицизм, стал монахом и получил известность как проповедник — впрочем через 20 лет он сложил сан и начал свои записки, опубликованные только в 20-м веке в СССР (в биб-ке ImWerdem выложена именно первое издание 1932 года).
Предисловие — блестящее и глубокое — написал Каменев и участие Каменева в публикации привело к запрету книги на долгие годы, хотя ничего крамольного оно не содержало — напротив, Каменев написал о Печерине с почтительным уважением:
«вот что написал он о парижских коммунарах в момент, когда весь буржуазный мир извивался в судорогах бешеной к ним ненависти, обливал их ядовитой слюной злобной клеветы : «Парижские коммунисты, сожегшие Тьюльри и Отель де Виль, может быть, со временем попадут в великие благодетели человечества. Ведь первые христиане также сожигали великолепные языческие храмы, разбивали в куски изящные статуи, образцовые произведения искусства. Образованный древний мир содрогался от ужаса и негодования при виде этих неистовств и прозвал христиан безбожниками, афеями; но все ж таки в конце концов христиане одолели. Вот так будет и с коммунистами. Они тоже могучие дровосеки: они прямо идут к цели. Надо же как-нибудь расчистить наш старый лес, наполненный всякою дрянью. Что сделали с Тьюльри, могут сделать и с Ватиканом, и тогда уже мы навсегда отделаемся от этой старой рухляди; поляна будет окончательно расчищена. Никто теперь не упрекает Новгородцев за то, что они скатили в Волхов святой истукан Перуна: зачем же бранить коммунистов за то, что они низвергнули Вандомскую колонну?»
Эта хвала сказана не нашими словами, — но они вскрывают поразительную бодрость духа в этой «жертве русской истории», этом старике, прошедшем сквозь «смрадную могилу» католического монастыря и священства.»
Повторим еще раз: «древний мир содрогался от ужаса и негодования при виде этих неистовств и прозвал христиан безбожниками, афеями; но все ж таки в конце концов христиане одолели. Вот так будет и с коммунистами. Они тоже могучие дровосеки: они прямо идут к цели. Надо же как-нибудь расчистить наш старый лес, наполненный всякою дрянью.» — примерно так же за несколько лет до заявит Базаров, но не уверен, что Печерин сознательно цитирует Тургенева.
Однако, в отличии от Базарова, Печерин с немалым ехидством пишет о социальных утопиях адептов социализма:
«в нашей республике [говорит один из них] будет такая роскошь и довольство, каких свет еще не видал. С утра до вечера будет открыт стол для всех граждан: ешь и пей, когда и сколько хочешь, ни за что не плати. Великолепные лавки с драгоценными товарами будут настежь открыты, как какая-нибудь всемирная выставка, бери, что хочешь, не спрашивая хозяина — да и какой же тут хозяин? ведь это все наше!»
— В таком случае — осмелился я смиренно заметить — некоторые граждане должны будут сильно работать для того, чтобы доставить обществу все эти удобства. — Апостол немножко смешался: «Ну, разумеется, они принуждены будут работать, а то гильотина на что же?»
«Вот вам и древнее греческое рабство! Вольные граждане пируют да беседуют о политике, а рабы на них работают! — Я сказал, что апостол немножко замялся — потому что основной догмат коммунизма был «Труд не достоин вольного человека. Всякая работа есть рабство!»[ БР. Жаль что Горький не вложил эти слова в уста Сатина!]
«В этом догмате бывали оттенки, смотря по воспитанию и общественному положению лица. — Один премилый итальянский юноша сказал мне однажды в кофейне Баура: «Некоторые из наших вдаются в крайности: они совершенно отрицают труд; нет! это не так: у каждого гражданина будет свое занятие, но, знаете, этакое легкое, неутомительное, приятное занятие, напр., играть на каком-нибудь инструменте, рисовать, читать занимательную книгу». Тут так и слышен il Signor Conte![97] Легкие салонные упражнения были в глазах его образчиком общественной деятельности!»«Вот мы пошли [гулять], а разговор все о том же, т.-е. о благоустройстве будущей республики. Бернацкий не признавал никакой власти и никакого повиновения; об них он и слышать не хотел. «Однако ж,» — сказал я; «вот, напр., у нас общее поле: его надо обработать: ведь надо же, чтоб кто-нибудь дал приказ идти на работу». — Какой тут приказ! Мы вот этак скажем: эх братцы! дайте-ка пойдем поработаем немножко! — «Ну да этаким образом», — отвечал я, — «вы действительно очень немного сработаете».
— Ах, Боже мой! да как же вы это не понимаете или не хотите понять! Ведь наука-то у нас сделает исполинские успехи. Изобретут например какой-нибудь химический порошок. Вот так посыплешь его на землю и вдруг все родится само собою — и рожь, и пшеница, и овес, без малейшего человеческого труда!— «Однако ж, сказал я — все ж таки надобно будет работать для того, чтобы пожинать и собирать в житницы произведения земли!»
— Тут он просто рассердился. — «Ну уж с вами вовсе нельзя говорить! Вы этак все идете наперекор. <…> через несколько дней мы опять сидели в самом дружелюбном расположении духа, где-то за городом за кружкою пива и как будто какие благочестивые отшельники разглагольствовали о благах грядущего века. «Ах», воскликнул Бернацкий: «как это славно будет! Вот этак мы сидим — вольные граждане за общим столом. Тут разумеется все отборные роскошные яства — вино льется рекою — гремит лихая музыка, и под музыку перед нами пляшут нагие девы!»Каков идеал! Что тут ваш Магометов рай с его гуриями! «Вот видите, например,» прибавил он: «ведь монахи-то были не глупы, у них тоже был коммунизм, и они жили в полном довольстве, но в одном только они спасовали и были совершенные дурни!..»— Да в чем же? — спросил я. — «А в том, что они женщин не пригласили в свою общину!»— Ей богу правда! — сказал я смеясь — уж в этом-то они решительно промаху дали!»
Где моя Молодость! А теперь поздно « отборные роскошные яства — вино льется рекою — гремит лихая музыка, и под музыку перед нами пляшут нагие девы! … у каждого гражданина будет свое занятие, но, знаете, этакое легкое, неутомительное, приятное занятие, напр., играть на каком-нибудь инструменте, рисовать, читать занимательную книгу» — даже по усам не текло!