Лола Кантор

Почему так трудно сделать над собой усилие и «позволить» украинцам слезть с иглы канона русской литературы?

Дело в том, что привязанность к канону – это не любовь или сознательный эстетический выбор, а именно выработанная с детства зависимость, связь с чем-то наподобие материнского молока, без которого – п*ец, и, когда мы смотрим, как кто-то выбирает что-то другое, нам не по себе.

В этом смысле полезен опыт жизни в другой среде, он всегда вводит в другую пропорцию. Вот параллельный случай. Когда мы приехали в Израиль (сегодня исполнилось ровно 30 лет как мы тут), у нас была проблема — как передать этот канон своим выросшим в демократической стране детям, которые вкусили настоящей свободы и не очень хотели уходить во внутреннюю. Тому уже лет пятнадцать, а помню как сегодня как я рыдала детскому психологу, рассказывая, что младшая дочь не хочет читать русскую литературу. «Ну допустим, она так и не захочет этого. Что может случиться? Чего ты боишься?» спросила психолог. Я в ответ изложила ей стройную концепцию того, что случается с человеком, не прочитавшим ни строчки Достоевского; сценарий заканчивался преждевременно и очень сурово. Она вздохнула: «Знаешь сколько раз я это слышала? И от кого? От религиозных ортодоксов. Они тоже убеждены, что стоит ребенку покинуть Тору и общину, он попадет в эту ужасную светскую жизнь, собьется с дороги, потеряет связь с родителями и умрет. Но никто из них не умер — они просто открыли для себя настоящий мир.»

Эта беседа вдруг и показала мне меня в антропологической перспективе. Да, канон – это культ, в России еще и мессианский, в который посвящают с детства и глубокая связь с ним не рациональна, а значит чревата насилием (неважно над одним ребенком или целым народом). Но современная культура – это культура выбора. И если кто-то выбирает Данте, Нарекаци или Агнона, а не Достоевского, его жизнь ничуть не обеднеет, и он сам от этого не станет хуже.

—Про мессианское отношение к культуре: можно нас простить, это ментальное устройство идет из позднесоветского времени, когда культура и только она была полем свободы. Спасение от г*на, от подавления, то есть царство справедливости приближалось с каждой прочитанной дома книгой, конференцией, новым стихотворением, разговором в мастерской художника, другого пути почти нельзя было и вообразить. В этом вроде бы нет ничего плохого. Но времена культурного эскапизма давно прошли. Нет больше келейных конференций, подпольных выставок, тайных семинаров. Этот «героический период» создал почву для огромной и разветвленной культурной индустрии 2000-2010х и системы образования, воспитывающей супер-потребителей этой индустрии.

И тут встают совсем другие вопросы. Что защищают те, кто говорят и пишут о невинности русской культуры и незыблемости канона – свободу или свою долю в этом производстве и потреблении, сокращение объема которого потенциально угрожает позиции и финансированию целых отраслей исследования, издания, образования? Нет ли тут чего-то шкурного? Нет, конечно, экономический интерес сам по себе – законная часть культурного, как и всякого производства, но только оставить бы в покое тех, кто выбрали другое и готовы экзистенциально заплатить за свой выбор.