Автор: Действие происходит в начале перестройки, когда Светов был в ссылке на Алтае
«как-то вечером врубаю свой приемник: поет Окуджава, как соловей, и не какое-то «БИ-БИ-СИ»-«Свобода» — наша станция, репортаж из Ленинграда: «Возьмемся за руки, друзья!..». Кричат, аплодируют, кто-то другой ту же самую песню своим голосом, потом ту же — хором (видно, взялись за руки)… Ну, думаю, если сейчас скажут, что посвящена она мне, тогда…
Но ведь действительно моя песня, Булат посвятил ее мне в 69-70-м году, когда я написал «Опыт биографии» — все тот же самый «Опыт»! Булат был из первых читателей, позвонил и говорит: «Я тебе песню посвятил, там строчки из твоей книги…» — «Споешь?» — спрашиваю. Он прочитал по телефону. «А где же песня?» — говорю. — «Да будет, будет тебе песня…». А потом, на каждом концерте, предваряя исполнение, говорил: «Посвящается…».
А я хвастливо оборачивался и ловил взгляды девушек. Но шли годы — где они, те друзья, которые однажды взялись за руки, чтоб не пропасть поодиночке?.. Одни уехали, другие померли, третьи почему-то перестали держаться за руки — просто их разжали. А песня жила во мне и со мной. Моя песня. Сижу у приемника, слушаю. Жду. Что-то еще поют, другое, а потом чей-то лихой голос: «Мы посоветовались, обсудили, проголосовали: теперь эта песня «Возьмемся за руки, друзья!», наш гимн, гимн КСП…». А как же я, думаю. Вот суки, думаю, я -тут, они — там, у них перестройка… Что ж никто про меня забыли?.. Много о чем я тогда думал, и все было не слишком печатно.
Я надел телогрейку, шапку, мороз стоял уже неделю, снега навалило выше крыш. До почты минут двадцать. Меня колотило от злости. Ужо «тебе, думал я. Адрес Окуджавы мне был хорошо известен, они с Ольгой присылали роскошные посылки: сигареты, чай, консервы, колбасу. И Ольга писала на ящике обратный адрес: «Москва, Божественный переулок…»
Божественный, как же, думал я, шагая в темноте по тропинке между сугробами, — Безбожный переулок, Божественный он им… Телеграмма сложилась сразу, я ее чутко увидел на телеграфном бланке: «Москва, Безбожный… Окуджаве…». Возьмемся за руки, думал я, шагая по тропинке, кто же интересно и с кем у них там берется за руки?.. Текст я сочинил такой — строка из другого поэта: «Спасибо вам, я греюсь у костра». И подпись. Минут пятнадцать, пока шел, я так и эдак раскручивал телеграмму. И только когда подошел к почте — остановился. Что я делаю? — подумал я»
Что я знаю о моем товарище и о том, что у него и как, и какое у меня право… Я люблю его, зачем же… Я повернулся и двинулся обратно.
Булат встречал меня в аэропорту, спустя полгода, после того как однажды меня вызвали в милицию, вручили паспорт и сказали, чтоб ехал куда хочу: «Хоть в Москву, хоть в Париж, хоть в Иерусалим…». Опять что-то подписывать? спросил я с тоской. Ничего не надо, — сказал начальник, — уезжайте поскорей, чтоб вас тут не было… Я рассказал Булату о неотправленной телеграмме. Ты что, сказал он, я сам узнал об этом спустя сколько-то дней, меня тогда не было в Ленинграде, они мне и слова не сказали. Я больше не исполняю эту песню, хотя и жалко. Я бывал потом на его концертах, он отвечал на записки с просьбой об исполнении: «Это гимн КСП, и я не имею к нему отношения». Грустно, почти двадцать лет я прожил с этой песней…»
Отрывок из книги «Мое открытие музея»