Помню вкус оплавленной земли,
блеск фольги, фасеточный фасад,
как меня на саночках везли
мимо ленинграда в детский сад.
Там индейцев гнали на расстрел,
там фашистов мучали в плену,
снег коленной чашечкой хрустел,
подражая богу одному.
От полозьев вьется след двойной,
взят смоленск и позабыта луга,
что там в детском садике с войной,
не устали убивать друг друга?
Снег сошел и выжил из ума,
мы с тобой спустились к приднепровью,
это киев, детка, это тьма,
рыбий жир и витамины с кровью.
Это небо с деревянным дном
в солнечных пробоинах потопа,
это санки, смазанные сном,
и весны последняя синкопа.
Видишь, догорает детский сад,
превратив песочницу в пустыню,
и несет пластмассовый солдат
оловянный прапор, как святыню…
Александр Кабанов (Киев)
Помню вкус оплавленной земли,
блеск фольги, фасеточный фасад,
как меня на саночках везли
мимо ленинграда в детский сад.
Там индейцев гнали на расстрел,
там фашистов мучали в плену,
снег коленной чашечкой хрустел,
подражая богу одному.
От полозьев вьется след двойной,
взят смоленск и позабыта луга,
что там в детском садике с войной,
не устали убивать друг друга?
Снег сошел и выжил из ума,
мы с тобой спустились к приднепровью,
это киев, детка, это тьма,
рыбий жир и витамины с кровью.
Это небо с деревянным дном
в солнечных пробоинах потопа,
это санки, смазанные сном,
и весны последняя синкопа.
Видишь, догорает детский сад,
превратив песочницу в пустыню,
и несет пластмассовый солдат
оловянный прапор, как святыню…