Сергей Чупринин. ХРАПЧЕНКО (ХРАПЧЕНКОВ) МИХАИЛ БОРИСОВИЧ (1904-1986)

Когда, — напоминает О. Проскурин,  — в 1993 году под грифом Академии наук была переиздана монография «Николай Гоголь: литературный путь, величие писателя», только что созданный журнал «Новое литературное обозрение» на этот монументальный труд покойного к тому времени Х. откликнулся вместо рецензии всего одной фразой: «Нет слов!».

Интеллектуальное хулиганство, конечно. Но и вызов, на который можно попытаться ответить рассказом о судьбе этого ныне полузабытого, а некогда самого титулованного, самого чиновного из всех советских литературоведов.

Начиналась она романтически: уже в 14-летнем возрасте Х., испытывая, — как сказано в его автобиографии, — «чуть ли не гонения со стороны крестьян», организовал в родной деревне ячейку коммунистического союза молодежи, а став первокурсником Смоленского университета, даже выходил из комсомола в знак протеста против НЭПа, сочтя его «изменой делу рабочего класса».

Мог бы, наверное, пострадать, но обошлось, так что Х. закончил и университет (1924), и аспирантуру Института литературы РАНИОН (1929), еще аспирантом дебютировал в журнале «На литературном посту» теоретическими статьями «К проблеме стиля», «О смене стилей» (1927), а — главное — в 1928 году вступил в ВКП(б).

Коммунисты-филологи были тогда еще наперечет, поэтому карьера пошла ровно, в конечном итоге выведя Х. к должности заместителя директора, а чуть позже и. о. директора ИКПЛ, то есть Института красной профессуры литературы (1936-1938). И, хотя в бурных баталиях тех лет Х. предусмотрительно почти не участвовал, о текущем художественном процессе не высказывался, членом Союза писателей он однако же стал (1934), присматривал за академической серией «Литературное наследство» в качестве заместителя главного редактора (1934-1939), выпустил книгу «Н. В. Гоголь» (1936), написал вступительную статью к гоголевскому же 6-томнику (1937).
Историками литературы эти бесцветные труды замечены не были, зато и начальством не осуждены, так что по избранной стезе, в меру сил приноравливая классику к нормативным требованиям сталинской идеологии, ему и дальше бы двигаться. Но партии виднее, и в мае 1938-го Х. был назначен заместителем председателя, а спустя полтора года председателем Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР, на без малого десять (да еще каких!) лет оказавшись для себя неожиданно первым в нашей истории министром культуры.

А здесь, конечно, и ответственность иная, и задачи совсем другие: либо всё живое, не рассуждая, давить и не пущать, либо — и Х. выбрал именно эту стратегию — пытаться так подчинять интересы деятелей культуры интересам власти, чтобы и волки чувствовали себя сытыми, и овцы оставались целыми, — по крайней мере, относительно. Не запачкаться в то время и в той роли было, разумеется, все равно невозможно, но и то однако же помнится, что Х., человек по своей натуре миролюбивый и склонный к компромиссам, сам с особо злобными инициативами не высовывался, помогал, случалось, и Б. Пастернаку, и Д. Шостаковичу, и С. Коненкову, иным многим, хотя, понятное дело, служил верно, стремясь угадывать не только смену правительственного курса, но и капризы прихотливого сталинского вкуса.

Получалось по-всякому. Ну кто, в самом деле, мог ожидать, что в 1940 году вождю не понравится невинная «Метель» Л. Леонова, а бравурная опера В. Мурадели «Великая дружба» в 1948 году приведет его в бешенство? Но ведь случилось же, и Х., которого Сталин, по легенде, запросто называл «свинопасом», а то и вовсе «говном», в первым раз отделался предупреждением, что «при повторении подобных ошибок он будет смещен с должности»,  а на второй раз должность все-таки потерял – «как не обеспечивший правильного руководства».

Тут-то давние занятия Гоголем его и выручили. Отсидев несколько месяцев без работы, когда в семье, — как рассказывают, — не расставались с приготовленным «на всякий случай» чемоданчиком, Х. мягко спланировал в Институт мировой литературы, воспринимаясь и новыми коллегами, и кураторами из ЦК как сановник – пусть отставной, но все же сановник, чей ресурс отнюдь не исчерпан. Поэтому и карьера опять пошла – сначала с оглядкою, без спешки, а после смерти Сталина всё ускоряясь и ускоряясь: защитил докторскую диссертацию в 1953 году, был на всю оставшуюся жизнь избран членом правления Союза писателей СССР (1954), побывал – по совместительству — даже на оказавшемся вдруг вакантным посту главного редактора журнала «Октябрь» (1954-1957), стал членом-корреспондентом (1958), академиком (1966), заместителем академика-секретаря (1957-1963), исполняющим обязанности (1963-1967) и наконец с 1967 года полноправным академиком-секретарем Академии наук по Отделению литературы и языка.
Роль главноначальствующего в советской филологии пришлась Х, что называется, впору: он, как и в 1930-1940-е, по-прежнему «политических колебаний и уклонов от генеральной линии партии не имел»,  в излишней самостоятельности замечен не был, хотя и борозды, сколько возможно, не портил.

«Тусклый чинуша», конечно, — как отозвался о нем К. Чуковский,  — но всё ж таки не из худших. Тем более что, прирожденный дипломат, Х. умел и со статусными учеными ладить, и с властями говорить на их языке. Например, — по его собственным воспоминаниям, — перед докладом министра обороны Р. Малиновского на Президиуме ЦК просветил маршала относительно возможностей применения семиотики в военном деле и тем самым будто бы спас ее от печальной участи генетики или какой другой буржуазной науки.  Или вот еще: настоял на том, чтобы 30-томное собрание сочинений Достоевского (1972-1990) вышло без купюр.

Теми, кто был в курсе интриг в академическом поднебесье, эта дипломатическая искусность Х. ценилась, как ценилась и его природная незлобивость. Поэтому, должно быть, Д. Лихачев отзывался о Х. вполне приязненно, а неукротимый обычно Ю. Оксман еще в 1963 году поддержал выдвижение книги «Лев Толстой как художник» на соискание Ленинской премии.

Что же до подавляющего большинства тогдашних молодых историков и теоретиков литературы, то они запомнили совсем другое: что, — говорит О. Проскурин, — «без подобострастных ссылок на труды М. Б. Храпченко не обходилась в те годы ни одна идейно выдержанная литературоведческая работа: ссылки на него были так же бесчисленны, бессмысленны и обязательны, как упоминание трудов тов. Деррида в сочинениях американских университетских карьеристов 80-х — 90-х».

Трудно сказать, насколько высоко оценивал Х. свой исследовательский потенциал и каким вкладом в науку считал изобретенный им историко-функциональный метод. Важнее, что его увесистые труды издавались и переиздавались едва не ежегодно, были переведены на языки всех стран социалистического содружества,  а сам он возглавлял Международную ассоциацию преподавателей русского языка и литературы (1970-1986), входил во все мыслимые и немыслимые редколлегии, редсоветы, оказываясь по должности специалистом и по русской классике, и по зарубежной, и по наследию А. Луначарского, С. Есенина, И. Сельвинского да кого угодно.

Удивительно ли, что ордена, медали, почетные звания, Ленинская (1974) и Государственная (1980) премии сыпались на Х. как из рога изобилия и что он, кажется,  единственный из всех гуманитариев стал Героем Социалистического Труда (1984). Даже и похоронен был со всеми почестями, подобающими государственному деятелю, на Новодевичьем кладбище.
А вопрос, обращается ли кто-нибудь сейчас к его трудам, наверное, лучше оставить открытым.

Может быть, здесь и в самом деле не надо слов?

Соч.: Собрание сочинений в 4 тт. М., 1980-1982;  Горизонты художественного образа. М., 1982, 1986;  Познание литературы и искусства: теория пути современного развития. М., 1987: Николай Гоголь: литературный путь, величие писателя. М., 1993.
Лит.: Михаил Борисович Храпченко. М., 1983; Литература. Язык. Культура: к 80-летию со дня рождения академика М. Б. Храпченко. М., 1986; Балашов Н., Караулов Ю. Путь русского филолога в ХХ веке // Вестник Российской академии наук, 2005, т.. 75, № 12, с. 1123—1131; Деятели русского искусства и М. Б. Храпченко, председатель Всесоюзного комитета по делам искусств: апрель 1939 — январь 1948. Свод писем. М., 2007.