ГАСАН ГУСЕЙНОВ. ЗАГОВОР МЕРТВЕЦОВ

Каждый школьник знает, что некоторые словосочетания, в момент первого их появления казавшиеся вызывающими и до некоторой степени даже богохульными, со временем приедаются, и целые поколения жуют их дальше, вовсе не чуя заложенного взрывного смысла.

Таковы названия известных литературных произведений — поэмы Гоголя «Мертвые души» (1842) и драмы Толстого «Живой труп» (1900). Сами эти словосочетания используются как примеры неудачной стилистической фигуры «оксюморон», или «остроглупости». Вроде бы и занятно, но от частоты повторения, часто довольно бездумного, первоначальный эффект стирается почти начисто.

В самом деле, многие ли задумываются, что выражение «мертвые души» для доброго христианина, которым считал себя Гоголь, это еще и ересь несусветная, ведь душа, согласно этому вероучению, бессмертна. То же и с живым трупом: обман герою пьесы пришлось превратить в истину, мнимый самоубийца стал настоящим.

Оксюморон подобен ленте Мёбиуса и, переходя из поколения в поколение, начинает определять образ действия целых поколений. Аккурат между «Мертвыми душами» и «Живым трупом» третий главный русский писатель 19 века, Федор Достоевский, написал рассказ «Бобок». Рассказ этот страшно полезен для текущих русских людей, пытающихся понять, что происходит с ними самими, с их языком и с хозяевами государства российского и вождями русской жизни. Эти люди за четверть века укрепились в своей убежденности, что они и есть воплощение «русского мира», что именно они унаследовали от совсем недавно распущенной Российской империи не только политические инсигнии, но и сам язык, на котором пишут законы, произносят речи, отдают приказы, объявляют кого-то врагами, кого-то — «предателями», кого-то «иностранными агентами», кого-то — государственными преступниками.

Одно из свойств текущего российского государства — подчинение себе настоящего языка. Носители этого языка смирились с тем, что начальству виднее, как правильно описывать реальность, что считать правдой, а что нет. Перлом создания сексотского русского является не столько даже аббревиатура СВО вместо слова война, сколько знак Z, отсутствующий в русской азбуке, но зачем-то навязанный населению в качестве тайного символа народной войны. Это — тоже своего рода остроглупие если война — праведная, народная, справедливая, если мы начали ее, защищаясь от напавшего на нас неприятеля, то зачем же нашли для нее такой, прямо скажем, идиотский символ, так и не ставший понятнее никому за два с половиной года бомбардировок городов и сел Украины, убийства и изгнания миллионов людей, массового убийства своих собственных граждан.

Все эти убитые сотни тысяч живых людей, говоривших на русском языке, они — что? Убивают западников и западенцев за букву Z? Но зачем эта буква? Сейчас, когда в нормальной русской речи уже появились слова для обозначения утративших остатки разума соотечественников — зетник, или зет-блогер, зет-пропагандист, вопрос о смысле символа Z стоит с еще большей остротой, чем в первые месяцы вторжения путинских орд в Украину. Учителя школ и воспитательницы детских садов выстраивают своих жертв в Z-шеренги, уже ни о чем не задумываясь. Для них этот символ стал священной руной. Но все-таки руной непонятной, никем разумным образом не объясненной. «Ясное дело, скажут вам, что главный секретчик страны, вот уже четверть века возглавляющий это государство, что-то важное и значительное имел в виду. А мы в последнее время понимаем в этой поставленной им задаче — убивать украинцев и захватывать их обезлюдевшие и разбомбленные нами деревни — всё меньше и меньше». Попадающие на время через Турцию или Армению, Сербию или Грузию в Европу россияне рассказывают, что знаков Z в поле их зрения становится все меньше. Но стоит присмотреться внимательнее, и они убеждаются, что меньше этого зетничества не стало. Просто глаз замылился и нюх притупился.

Образовалась вполне здоровая самозащитная привычка — не вникать, не слушать, не ходить там, где можно нарваться на колорадскую ленточку в форме буквы Z. Как долго можно будет не замечать эту новую букву русского алфавита, сказать трудно. К тому же когда-то в незапамятные времена она присутствовала в азбуке, наряду с ижицей, буквой ять и десятеричной i. Так что до некоторой степени Z это символический труп буквы, указывающий одним лезвием на врага, а другим — на себя.

Тайную специальную операцию по истреблению рода человеческого главный чекист страны засекретил и законопатил со всей мыслимой надежностью. Но все-таки не до конца. Потому что нельзя запереть в ларце ключ от ларца. Особенно после убийства Евгения Пригожина, вернейшего путинского повара и личарды, прямо из глубины земли русской поперли показания на режим и его безъязычие.

Один мой товарищ страшно удивился тому, что я знаю в лицо, извиняюсь, членов совета безопасности РФ. Ты, говорит, как будто Достоевского не читал! — сказал он в сердцах:
«В лица мертвецов заглядывал с осторожностью, не надеясь на мою впечатлительность. Есть выражения мягкие, есть и неприятные. Вообще улыбки не хороши, а у иных даже очень. Не люблю; снятся».

Я даже не сразу и понял, что товарищ мой цитирует знаменитый рассказ Достоевского «Бобок». А товарищ объясняет, что, мол, последняя большая корпорация осталась от СССР — тайная полиция. И что, дескать, пока вся эта незримая воинская часть не растворится в своих могилах, принуждены мы будем слушать их голоса, перебранки и откровения.

— Ты слушал, как Путин сценку гибели Пригожина пересказывал? Ведь как будто сам присутствовал, такой спектакль разыграл перед всем миром. Как сели воины ЧВК в свой самолет, как начали воскурять на борту порошки! Один, особенно белый, подействовал так, что воины ЧВК Вагнер принялись кидать друг в друга гранаты. А на земле, в конторе Пригожина нашли, по словам Путина, «5 млрд наличными и 10 кг кокаина».

Переговаривается ли Путин с Пригожиным? Ходит ли на кладбище, или ему привозят в Кремль магнитофонные записи разговоров покойных вагнеровцев? Ведь Путин — ленинградец, и все ближайшие товарищи его — ленинградские. Нехорошие люди говорят зачем-то о «ленинградских подворотнях». Но Большой Дом разве — подворотня? Да никогда в жизни. Чевекашники в рассказе Путина — как живые, хотя и мертвы. И путины-ленинградцы — Сечины-Собчаки — кто и вправду уже помер, а кто как бы и жив. Ленин умер, имя Ленина в слове Ленинград умерло. Целое поколение без него уже в зрелый возраст вошло. А ленинградцы из Большого Дома никак не умрут, что бы ни рассказывал московский профессор В. Д. Соловей.

Иван Иванович, перу которого Достоевский приписал рассказ «Бобок», «ходил развлекаться, попал на похороны».

«Заглянул в могилки — ужасно: вода, и какая вода! Совершенно зеленая и… ну да уж что! Поминутно могильщик выкачивал черпаком. Вышел, пока служба, побродить за врата. Тут сейчас богадельня, а немного подальше и ресторан. И так себе, недурной ресторанчик: и закусить и все. Набилось много и из провожатых. Много заметил веселости и одушевления искреннего. Закусил и выпил».

Легкая выпивка в ресторане возле кладбища и сморила Ивана Ивановича, и тот уснул на скамейке, и донеслись до его слуха голоса покойников. Правда, он слышал их и раньше. Но чем дольше покойники лежали в могилах, тем менее связными становились их речи. В первые недели после погребения покойники еще выясняли отношения, пересказывали обстоятельства смерти, прямо как Путин, который привык делиться с общественностью обстоятельствами гибели людей, им самим приговоренных к смерти: и об отравлении Скрипалей, и об отравлении Навального, и о «фрагментах гранат в телах вагнеровцев».

Время идет, и связное повествование нарушается. Трупов с каждым днем становится все больше, а объяснения их смерти — все более нелепыми. Мертвецы из Большого Дома, бывшие чекисты, которые никогда не бывают бывшими, даже в могилах, за годы, прошедшие с начала их, возможно, последней войны в Украине, дают все менее связные ответы на вопрос: «Зачем?».

«Есть, например, здесь один такой, который почти совсем разложился, но раз недель в шесть он всё ещё вдруг пробормочет одно словцо, конечно бессмысленное, про какой-то бобок: „Бобок, бобок“, — но и в нем, значит, жизнь всё еще теплится незаметною искрой…»

Зетники сделали еще один шаг от «бобка» к своему Z. К знаку, за которым только ничто, только смерть. А похохатывающий президент, устроивший и эту бойню, и другие, пришедшиеся на время его правления, на все вопросы отвечает: «Бобок, бобок, бобок».