***
Слова, затёртые до дыр, давно излишни
и неуместны, словно обувь на диване.
По воле Кришны, наконец, поспели вишни,
поспели вишни во саду у дяди Вани.
Ковчег забит. И в нём по паре каждой твари.
Вокруг свидетельства разлада и распада.
Скажи мне, Эллочка, как твой вокабулярий?
Он не расширился? И правильно. Не надо.
Абсурд свистит, как над башкой шальная пуля;
и от такого передоза я дурею.
И снова слышу: «Знаменито, Эрнестуля!» —
возможно, Стайн так говорит Хемингуэю.
Могильным холодом сквозит из каждой ниши,
пускай достаточно и тугриков, и снеди…
По праву толстого красивого парниши
я утверждаю: на таксо мы не поедем.
Вокруг всё те же джоны, карлосы и мити,
и день за окнами не стоит восхищенья.
«Хо-хо!», «Железно!», «Мрак!», «Подумаешь!», «Хамите!» —
вполне достаточно для личного общенья.
Есть тридцать слов. Они разят легко и метко.
Они сулят дискуссионные победы…
Возьми меня к себе на курсы, людоедка.
Ещё не поздно мне податься в людоеды.
***
А молодость начальной нотой в гамме
на всех была одна. Комси комса.
Троллейбусы лосиными рогами
усердно подпирали небеса,
рвались в депо, как судаки на нерест;
там, сгорбившись, теснились по углам…
И время шло, переступая через
тебя, меня и прочий пёстрый хлам;
бесстрастным человеком-невидимкой,
растратившим надежд боезапас
парило невесомой дальней дымкой,
но — обжигало и сжигало нас.
Всё кончилось, едва успев начаться.
И, не познав значенья бытия,
мы начали тускнеть и истончаться,
стареть, седеть, цепляться за края.
друзей бывалых выдумками спамить,
боясь закончить бойкий блиц-турнир…
Вот потому-то камикадзе-память
спасает нас и прежний плоский мир.
И в этой маске, в этом странном гриме
я говорю, сгорая от стыда:
«Давай с тобой останемся такими,
какими не бывали никогда».
***
Ветер вешки унёс. Ни страны, ни межи.
Всякий будущий день — словно чёрт во плоти.
Есть верёвочный мостик и пропасть во лжи.
Попытайся пройти. Попытайся дойти.
Бог на базу ушёл и оставил свой пост,
трёт устало глаза и клянёт времена…
Сверху — карк воронья и отсутствие звёзд.
Снизу — волглая тьма и отсутствие дна.
Все пропали, кто был на параде-алле,
на кого ниспадала волна конфетти.
Будто небо щекою прижалось к земле,
будто солнце зашло и забыло взойти.
Вот и ищешь в мозгу отсвет мысли благой,
продолжая свой путь без руля и ветрил.
Мост продрог и дрожит, как голодный изгой.
Ни ступенек уже не найти, ни перил.
И ничто не спасёт. До сих пор не спасло.
И вокруг ни души… Но, покуда живой,
выбирай для себя наименьшее зло —
то ли нитку моста, то ли вниз головой.
Александр Габриэль. Три стихотворения
***
Слова, затёртые до дыр, давно излишни
и неуместны, словно обувь на диване.
По воле Кришны, наконец, поспели вишни,
поспели вишни во саду у дяди Вани.
Ковчег забит. И в нём по паре каждой твари.
Вокруг свидетельства разлада и распада.
Скажи мне, Эллочка, как твой вокабулярий?
Он не расширился? И правильно. Не надо.
Абсурд свистит, как над башкой шальная пуля;
и от такого передоза я дурею.
И снова слышу: «Знаменито, Эрнестуля!» —
возможно, Стайн так говорит Хемингуэю.
Могильным холодом сквозит из каждой ниши,
пускай достаточно и тугриков, и снеди…
По праву толстого красивого парниши
я утверждаю: на таксо мы не поедем.
Вокруг всё те же джоны, карлосы и мити,
и день за окнами не стоит восхищенья.
«Хо-хо!», «Железно!», «Мрак!», «Подумаешь!», «Хамите!» —
вполне достаточно для личного общенья.
Есть тридцать слов. Они разят легко и метко.
Они сулят дискуссионные победы…
Возьми меня к себе на курсы, людоедка.
Ещё не поздно мне податься в людоеды.
Другие два стихотворения читать в блоге.