Александр Иличевский. Три миниатюры

В детстве я был одержим воздухоплаванием. Страстно читал все о Линдберге и Амелии Эрхарт, а «Планета людей» Экзюпери мне и до сих пор кажется важнейшей книгой не только в моей жизни, но и в истории человечества. Когда-нибудь подобный манускрипт, исполненный нового зрения, появится и из-под пера астронавта.

Влекомый беспрекословной интуицией, на каждом клочке бумаги я вырисовывал самолеты и устройство турбин, воображал, что конструирую новые летательные аппараты и движители, был зачарован физикой ламинарных потоков, на пальцах объяснявшей возникновение подъемной силы крыла. Ходил в авиамодельный кружок, где лобзиком из шпона выпиливал элероны, обтягивал крыло лавсаном и, зажав в тисках, заводил благодарно взвизгивающий движок ударом пальца по винту, жадно втягивая ноздрями керосиновый аромат свободы полета. Кордовые модели наматывали круги под тополями вокруг футбольной площадки все мое детство, а поступать я думал в младших классах совсем не на Физтех, а в Тамбовское летное училище. Однако наступившая из-за беспрерывного чтения книжек близорукость уберегла меня от военщины, — с тех пор польза библиотек мне очевидна: прежде чем сказать что-то, надо сначала хорошо вчитаться. Тем не менее в полете самолета мне до сих пор видится бесконечной красоты магия — не могу оторваться взглядом, когда еду по шоссе в то время, когда с полосы Бен-Гуриона параллельным курсом медленно поднимается грузовой кашалот 747-го Боинга. А если приходится летать, один из самых ценимых мною моментов полета — когда при отрыве вдруг вся земля под ногами превращается в обозримую карту. Это тоже волшебного преображения событие, некогда не доступное человечеству. Вот почему, наверное, Экзюпери произвел неизгладимое впечатление на читателей — тем, что обрел этот удивительный не то птичий, не то божественный взгляд, осознающий, что каждый огонек на суше — это отдельная планета среди бесчисленной россыпи обитаемых планет, на каждой из которых хочется пожить.

Дальние мореплаватели, первопроходцы вообще очаровывали тем, что были приближены к сонму богов — силой выживания и преодоления, и, конечно, добычей. Некоторые отправлялись не только за золотом. Недаром некоторые мистики забирались в неприступные горные районы — в надежде обрести магические способности гиперборейцев — тут вспоминаются, конечно, Алистер Кроули, таскавший с собой на вершины, населенные только духами, рюкзак с книгами, — и баварский король Людвиг, любивший в Альпах залечь на оттоманку перед стеклянной стеной своего монплезира с трубкой опиума в зубах. Гиперборейство, конечно, порой выходило за рамки не только человеческих усилий, но и человеческого в принципе. Стоит вспомнить и брошенных на пути к вершине умирающих альпинистов, и про то, что собак Амундсен кормил своими же собратьями, таким образом уменьшая груз саней на пути к полюсу. На сколько я помню, из всех первых полярных предприятий лишь экспедиция Шеклтона обошлась без человеческих жертвоприношений. Скорее всего, без испытаний человечности не обойдется и инопланетная колонизация. Ибо человек, конечно, прежде всего есть «испытатель боли». Но только после боли родится слово.

******************************

«Не выходи из комнаты, не совершай ошибку», – написал Бродский в год моего рождения – и настаивал, что следует забаррикадироваться от мира, идеологии, напастей.

Спрашивается, чего ради?

Ради смысла, конечно.

Цивилизация зародилась в тот момент, когда человек обрел досуг, превратившись из охотника-собирателя в земледельца. Главным приобретением в результате такой метаморфозы стала совсем не прибавка в пропитании. Напротив, человечество оголодало, став оседлым, пища стала скудней и однообразней, благополучие и жизнь теперь зависели от милости провидения – количества осадков, благорасположенности соседей.

Но избыток личного времени, возникший за счет периода между жатвой и посевными, стал тем черноземом, на котором взошло воображение, способы его кодификации и развития опыта.
Другими словами, более точными (и печальными), это объясняет Кафка: «Нет нужды выходить из дому. Оставайся за своим столом и прислушивайся. Даже не прислушивайся. Жди. Даже не жди. Будь неподвижен и одинок. И мир разоблачит себя перед тобой. Он не сможет поступить иначе».

*****************************

Стыдно заниматься литературой. Это такое дело, когда сокровенное должно стать общедоступным, и, если не работать над точностью подобия, ничего путного не получится. С одной стороны, ты обязан быть прозрачным, включая сны и всё-всё-всё. С другой, чтобы оставаться человеком, необходимо быть смелым и не ограждать себя от того, что не может быть просеяно, или от того, что утечет сквозь пальцы. Таким образом, человек письменный отчасти напоминает промывочный лоток. В этом сравнении важно многое — и размер ячеи, и река, и месторождение, и тот, кто управляет лотком, лесом, погодой, зверьем, товарищами и по удаче, и по несчастью. Да мало ли чем еще, конечно, и не только звездами. Иными словами, мы приходим к выводу, что в этом деле важны не только подобие и образ, но и их исток.