Катя Марголис

Я помню и Чистополь, и сиротское тюремное кладбище декабря 1990. Помню ледяной разлив Камы. Мы были там втроем.

Я помню не пожатую его вдовой руку услужливого тюремного начальничка. За стенами этой тюрьме в декабре 86го и погиб ее муж, правозащитник Анатолий Марченко, державший голодовку за свободу политзаключенных. Я давно прочла тайком все его книги «Мои показания», «От Тарусы до Чуны», «Живи как все»… Незадолго до его гибели ей звонили «оттуда»- предлагали эмиграцию вместе с мужем, который к тому времени уже сидел много лет и с которым ей давно не давали свиданий. Она отказалась: только после разговора с ним, против его воли— никакой эмиграции.

9 декабря 1986 мы узнали, что накануне он погиб в тюрьме.

Сегодня 37 лет…

В 13 лет всё воспринимаешь с пронзительной незаживающей остротой. Я помню, как бродила в тот день под окнами нашей замечательной преподавательницы латыни Юдифи Матвеевны с подарком -я давно придумала комнатное растение, увешанное латинскими пословицами и крылатыми выражениями, ко отче будто бы растут на нём: сколько я вырезала, придумывала, писала мелким почерком, готовила …и каким глупым, никчемным мне казался теперь. Я думала и не ходить вовсе и не поздравлять ее с днем рождения в такой трагический день вовсе, но мама убедила, что я не права и не пойти нельзя.

Юдифь Матвеевна Каган. Опора и камертон. Это она собрала в начале 80-х группу диссидентских детей дабы обучать их (бесплатно, разумеется) латыни и основам классической культуры. Позвали и меня. В собранной группе оказались будущие друзья на всю жизнь. Диссидентским ребенком я не была, и мама говорила, что, мол, неудобно, но меня все же взяли. На чай к Ю.М. из соседнего подъезда заходил Сергей Сергеевич Аверинцев. Там же впервые встретила я и ставшую такой родной нашей семье Валерию Михайловну Айхенвальд. Через чтение латинских авторов («cum repeto noctem, qua tot mihi cara reliqui, labitur ex oculis nunc quoque gutta meis»), постановку «Антигоны» («Сестра моя любимая, Исмена, не знаешь – Зевс до смерти нас обрек терпеть эдиповы страданья?»), приглашения знакомых ученых с серьезными лекциями для 13-летних птенцов («Глоттохронология и ее место в компаративистике») и прочих классическо-академических премудростей, Ю.М. ненавязчиво учила детей свободе. Чем бы мы ни занимались, из-за стекол книжного шкафа на нас вдумчиво глядели фотографии Анны Франк и Мартина Бубера, Януша Корчака и портрет Эразма Роттердамского. Так из занятий уроки ЮМ все больше превращались в жизнь. А сама Ю.М. – из преподавателя в Учителя. Каждую среду я бежала в соседний дом на эти занятия, а после возвращалась в блочную трешку, счастливо декламируя про себя Горация, которого много лет спустя читала над гробом моего первого и главного учителя – Юдифи Матвеевны Каган.

Liber II. Carmen XX

Non usitata nec tenui ferar
Penna biformis per liquidum aethera
Vates, neque in terris morabor
Longius invidiaque maior
Urbis relinquam.

Не на простых крылах, на мощных я взлечу,
Поэт-пророк, в чистейшие глубины,
Я зависти далек, и больше не хочу
Земного бытия, и города покину. (перевод Александра Блока)

Но это было много позже. А 9 декабря 1986 тринадцатилетняя девочка Катя звонила в дверь квартиры высотки на проспекте Вернадского.

Юдифь Матвеевна открыла дверь своим обычным неторопливым царственным жестом. Она молча приняла подарок и мои блеющие поздравления, помолчала, посмотрела на меня и внятно произнесла «Катя, ты ЧТО, не знаешь, ЧТО СЕГОДНЯ ПРОИЗОШЛО …»

Я знала.

Мы посмотрели друг другу в красные заплаканные глаза.

Я готова была провалиться сквозь бетонные плиты многоэтажки на Юго-Западной.

Прошла буквально неделя, и Горбачев позвонил Сахарову в Горький и предложил вернуться из ссылки в Москву. Стали отпускать диссидентов… началась перестройка. У меня сохранился мой подростковый дневник, где я день за днем описываю эти события. Я помню, как остро ощущала, что они касались не только близких друзей и знакомых, но и непосредственно меня, что они определяют и мою судьбу. И об этом тоже написано в том дневнике.

За свою жизнь я выслушала немало живых свидетельств вернувшихся, прочла немало мемуаров и лагерной литературы от 30х до 80х, но сегодня в стране, во главе которой по-прежнему стоит жалкая шпана, агентишко КГБ это не станет содержанием школьных учебников— а только снова частью судьбы. Судьбы, которую выбирает себе сознательно каждый человек.

По любую сторону любых решеток и границ.

Эта судьба называется свободой.

Вечная память Анатолию Марченко.

Свободу всем политзаключенным этой промерзшей до лагерных костей и полного бесчувствия недостойной вас страны. Главное, оставайтесь живыми. У вас есть одна единственная жизнь и любимые люди. А ещё у вас есть та главная внутренняя свобода, которую невозможно отнять.