Юлиан Тувим, 1944 (перевод Марка Шейнбаума)

***
Мы — евреи… Мы вечно живые — это значит те, кто погиб в гетто и в лагерях, и мы, призраки, то есть те, которые из-за морей и океанов вернемся в страну и будем пугать среди руин целостью сохраненных тел и призрачностью как будто бы сохраненных душ.

Мы — правда гробов и призрак существования, мы — миллионы трупов и несколько тысяч, может быть, десятков тысяч как будто бы не трупов, мы — братская могила, конец которой теряется где-то за горизонтом, и мы — кровавый обрубок, какого еще не видела и не увидит история.

Мы — удушенные в газовых камерах, перетопленные на мыло, которым не смоешь следов грехов всего мира, содеянных против нас.

Мы — мозги которых разбрызгивались по стенам наших убогих жилищ и по каменным заборам, рядом с которыми нас расстреливали только за то, что мы евреи.

Мы — Голгофа, на которой может поместиться необозримый лес крестов.

Мы — те, кто два тысячелетия тому назад дали человечеству одного, Римской Империей безвинно казненного, Сына Человеческого, смерти которого хватило, чтобы ему стать Богом. Какая же религия должна вырасти из миллионов смертей, пыток, унижений и разведённых в последнем отчаянии рук?

Мы — Шлемы, Срули, Моськи, пархатые, бейлисы, гудлаи, имена которых превзойдут имена Ахиллов и Ричардов с львиными сердцами.

Мы — вновь в катакомбах, в бункерах, под мостовыми Варшавы, топающие в вони канализационной жижи, провожаемые удивленными взглядами здешних постоянных обитателей — крыс.

Мы — с карабинами на баррикадах, среди руин наших разрушаемых с воздуха нищенских жилищ, мы — солдаты чести и свободы.

«Йойне, иди на войну». Пошел, уважаемые господа, и погиб за Польшу.

Мы — для которых крепостью был порог обрушивающегося на нас дома.

Мы — дичавшие в лесах, кормившие детей наших корешками и травой.

Мы — ползающие, скрывающиеся, настороженные, с раздобытой каким-то чудом за последние гроши или вымоленной где-то двустволкой. «А слышал, пан, анекдот о лесном еврее? Жид, видит пан, выстрелил и со страху в штаны наложил. Ха, ха!»

Мы — Иовы, мы в трауре по сотням тысяч наших Уршуль.

Мы — глубокие рвы раздробленных, перемолотых костей и мертвых тел со следами пыток.

Мы — крик боли! Крик настолько протяжный, что он отзовётся в самых отдаленных веках.

Мы — величайшая в истории куча кровавого месива, которая удобрила землю, чтобы тем, кто нас переживет, вкуснее казался хлеб свободы.

Мы — неимоверная резервация, мы, последние из Могикан, недобитки резни, которых какой-нибудь новый Барнум будет возить по миру, уведомляя на пёстрых афишах: «Неслыханное представление! The biggest sensation in the world! Евреи, живые и подлинные».

Мы — театр ужасов, Schrechenkammer, Charbe de tortures! Нервных персон просят покинуть зал!

Мы — над заморскими реками сидящие и плачущие, как когда-то над реками Вавилона.

Мы, которые даже захоронений наших детей и матерей не отыщем; они толстыми слоями улеглись по всей отчизне, распростерлись в одну огромную могилу.

И не будет одного единственного места, где бы ты мог цветы возложить, и придется, как сеятель зерно, разбрасывать их широким жестом: авось случаем и упадут на родную могилу.

Мы — апокалипсис, достойный глубочайших исторических изысканий. Мы — плач Иеремии: «Дети и старцы лежат на земле по улицам; девы мои и юноши мои пали от меча. Ты убивал их в день гнева Твоего, закал ал без пощады!»

«Повергли жизнь мою в яму и закидали меня камнями». «Воды поднялись до головы моей и я сказал: «погиб я». «Я призывал имя Твое, Господи, из ямы глубокой». «Ты видишь, Господи, обиду мою; рассуди дело мое».

«Воздай им, Господи, по делам рук их». «Пошли им помрачение сердца и проклятие Твое на них». «Преследуй их, Господи, гневом и истреби их из поднебесной» (Плач Иеремии II-21; III-53, 54, 55, 59, 64, 65, 66).