Александр Иличевский

Геном – это тайное имя человека, и оно, имя, очень велико: в нем столько букв, что их хватило бы на пять тысяч томов, на целую библиотеку. Отчего-то очень приятно представлять каждого человека таким внушительным собранием книг.

Итак, молекулы-буквы составляются в спиральную цепочку, она скручивается, изгибается, аминокислоты, белки, подобно словам, притягиваются друг к другу валентными (смысловыми) связями, включаются законы замысла, композиции и так далее. Кипит поклеточное строительство, молекулярные слова, белковые главы размножаются и копируются с ошибками понимания или без таковых, как представление и воля в читающих сознаниях. И организм вырастает, накапливая, выращивая смысл подобно тому, как книга движется сквозь время, отражаясь и приумножаясь в сознаниях и других текстах.

В детстве мне казалась непостижимой уникальная сложность отдельно взятого человека. Я ломал над этим голову и так, и эдак, считая, что где-то в этой неисчислимости кроется загадка мироздания. С годами это удивление человеку замещалось оторопью, что всё на свете существует только потому, что сочинено (или, если воспользоваться диктатом математики: «открыто»), что текст есть часть тела человека, что Логос развивается не в направлении вечности, а к воплощению, сколь бы оно ни было бренно (на первый взгляд).

Впрочем, идеализм есть форма отчаяния, а величие детства – лишь в его стойкости перед любыми бедами.

В одной из лучших детских книжек – «Волны Черного моря» – Валентин Катаев описывал морское путешествие героев в Италию. Как мальчики из Одессы приплыли с отцом в Неаполь и там, гуляя по городу, увидели, как бьет ключ из скалы и рядом стоит продавец лимонада: режет пополам лимон, вынутый из горы в корзине, выжимает его в высокий узкий стакан, сыпет туда сахарную пудру и подставляет под струю ледяной воды из источника.
Эта картина заворожила прежде всего потому, что стало понятно, что это за напиток такой, лимонад, в своей изначальной рецептуре. Всю жизнь то не было сахарной пудры под рукой, то родниковой воды, то я просто не вспоминал Катаева. Недавно всё сошлось. Полтора литра волшебного лимонада из четырех вошло в меня без остатка, и мечта спустя тридцать пять лет исполнилась.

Однако детство с годами волнует всё меньше. Вероятно, существует некая точка «невозврата», после которой небытие до рождения становится менее ужасающим, чем небытие после смерти, и слабее притягивает внимание. Счастье и стойкость детства отчасти обусловлены осознанием избавления от небытия, еще недавно заменявшего существование. Что же касается детства вообще, то, ему можно было бы дать разные хорошие названия, увы, уже зафрахтованные, – «Другие берега» и как раз «Волны Каспийского моря».

Не было в моей детской жизни ничего важней моря. С ним связано множество приключений и моментов воспитания. Вот, например: Каспийское море хоть и менее соленое, чем Черное, но состав солей в нем какой-то сульфадемитоксиновый, невыносимый на вкус, что и явилось главным препятствием на моем пути к овладению кролем.

Мне лет семь. Отец почти сдался, пытаясь добиться от меня правильного дыхания в воду. Любая капля Каспия вызывала у меня спазмы тошноты, и сбивалось дыхание. Отец (чей один гребок покрывал пять моих), выросший на этом море сиротой, можно сказать, вышедший из него, ловивший берша на всех скалах вдоль всей северной части Апшерона, чертыхнулся, мол, ну как тебе еще объяснить – и, набрав полные горсти морской воды: «Смотри, ведь это амброзия!» – и выпил до капли, не сморгнул.

Этого было достаточно. Я бросился и тут же поплыл, как полагается: выдыхая мордой вниз и вдыхая брызги.