Евгений Юрьев

Люблю берёзки. Всегда вожу с собой, целую их в макушки, кору жую. Мужика люблю русского, пахучего. Мужик тертый, сушёный, всегда у меня в тряпочке. Я его завариваю, как чагу. Русью пахнет.

Бабы, церкви у меня тоже в мешочке, как сухофрукты. Попы в кармане, как четки, на леску нанизаны.

Водкой их спрыснешь, они оживают и начинают дёргаться, извиваться, креститься вразмашку, как окуни на кукане, и смешно, и благостно на это смотреть. Москва у меня в виде тряпичной куклы на столе танцует. Я ее кормлю шоколадом «Аленка», а она и рада, щеки горят, жопа трясется, кокошник тыквенным соком надувается.

Что ещё. Закаты. Закатами я закатываюсь. Вот и сейчас я под закатом. Сиреневый закат с запахом ванили даёт приход слезливый, а отходняк лагерный, а закат розовый, он, как розовый самокат, катится на тебя, а ты берёзками отмахиваешься и хохочешь, как преподаватель научного коммунизма.

Есть у меня табакерка с русским чёртом. Я ее приоткрою, он кричит: русофоб! русофоб!, я туда плюну и прикрою, он там шкворчит, как квас на каменке, медвед на измене. Я его зову Достоевским, а табакерку русской душой.

Русь, это всё русь, я, бывает, как напьюсь чаги, пускаюсь в пляс, сапогами пол колочу, из рукавов наотмашь гуси летят, кисель, смятана, рыжики, искандеры.

Люблю диссидентов родных, они по лютикам ползают, как котята, я их, бывает, хвостами свяжу, они дёргаются, крутятся, как стрелка компаса, запад-восток, мужики сушеные смеются, попы кадилом машут, Москва сквиртит, просто шоу ветеранов ЧК какое-то, каракулевая вечеринка. Лохматая Хохлома, понимаешь, в чорном квадрате перемен.

Люблюрусьюблю. И никогда с нею не расстаюсь. Вот, думаю, залить все это эпоксидкой, огранить напильником, вставить в третье транспортное и подарить джипитичату, у нас с ним скоро помолвка.