Автор: Л.А.Авилова в конце 1930-х годов написала воспоминания о себе и Чехове, вызвавшие яростное неприятие одних и безоговорочное признание других; в частности Бунин, с которым она была знакома с 1890-х годов, откликнулся на их публ. в 1947 году замечанием «Так вот почему Чехов так долго не женился» (к моменту знакомства Чехова с Авиловой она была замужем и имела сына).
Другой сторонницей этой истории была поэт Инна Гофф, написавшая подробное исследование, опубл. в 1965 в ж. «Юность» и добившаяся публ. ее дневников, а уже в наше время реж. Мельников на основе ее воспоминаний снял фильм.
… В 1922 Авилова выехала в Прагу к тяжело больной дочери и прожила там два года; в это время началась ее переписка с Буниным, помогшим ей продать вывезенные из России ценные бумаги.
В своих письмах Авилова красочно описывает нравы эмигрантской среды, отрывок из которых я и привожу — он должен был войти в главу о ее «романе» с Чеховым в мою книгу о Чехове, но не случилось — впрочем, ЕЖБ, это поправимо.
Конечно, аллюзии с нашим временем очевидны, да только хоть Свифта цитируй, хоть Салтыкова-Щедрина все в точку, поэтому прямо скажу — современность меня не интересовала и морализировать не охотник.
А пока обещанный отрывок:
Нет, вы знаете: они все тут с ума сошли! и женатые и холостые… Один бывший товарищ прокурора ищет себе жену или любовницу и при встрече с женщиной или девушкой прямо делает ей то или другое предложение. Когда ж от него шарахаются, он ходит угрюмый, злой и жалуется, что ему не везет. Другой, здоровый парень, только и делает, что жалуется на свое здоровье, позволяет себе истерические выходки и не заслуживает другого названия, как то, которое я как-то слышала в Москве «хандра кислая». И эта хандра велик и горд, потому что он «откуда-то последний ушел, что-то последний сделал». Конечно, первый будет метать, убивать, казнить. Он велик и горд, потому что сохранил «дух», потому что не поколебался ни в одном своем убеждении, не пошевелил с тех пор ни одной частицей своих мозгов. Они тут пьют что попало, лишь бы допьяна, но никто не выписывает ни одной газеты, ни одной книги и не говорят ни о чем, кроме своих дел. Они все, все что-то «свершили», и успокоились. Их главное, неоспоримое достоинство — непримиримость, и они зорко следят, нет ли кого, кто не то что примирился, но «не пылает ненавистью». Надо пылать! И это пылание должно быть единственным признаком жизни.
У всех женатых либо вторая, либо третья жена, у более счастливых две сразу. Но они за священный брак, за домострой; они за церковность, за обрядность, а главное, главное за правильное воспитание детей: ребенок должен почитать родителей: «целуй ручку отца!» Ребенок должен молиться.
Иногда что-то во мне прорвется, и я устраиваю такой скандал всей этой почтенной публике, что потом самой совестно. Но ведь они все так недоступно высоки! разве они могут допустить хоть на миг, что они пропащие, никуда не годные опустившиеся люди, боящиеся света и воздуха, пропыленные и затхлые. Им ясно одно, что я «передалась большевикам», а еще вернее, — эсерка, из тех, которых они «драть будут». Если же не то и не другое, то во всяком случае поврежденная. Да и наконец баба… Что с бабы взять? А забавная… И потому относятся ко мне, как к смешной чудачке. Кроме меня некому их и насмешить. Но мне мои выступления обходятся дорого: какое отчаяние! Их тут приезжает много, много, и все идут поговорить ко мне, потому что я недавно, сравнительно, «оттуда». С двумя, тремя отвела душу, поговорила. Но мне кажется, что они подлаживались. Ведь тут нельзя жить со своей точкой зрения на что бы то ни было. Надо подравняться. А у меня и точки-то нет. Я ненавижу там одно, здесь другое; я ищу и тоскую и, представьте себе! я люблю до отчаяния свою родину, своих русских, каких-то «своих», которые куда-то теперь исчезли и без которых я жить не могу… там у одного извозчика, я помню, такое старенькое в морщинах, доброе лицо. Он предложил мне: «поедем что ли?» Я засмеялась. А он выразительно крякнул и махнул рукой: «Эх, времена!»
Там кто-то что-то понимает. Там мне было очень плохо. Здесь мне противно и скучно. И я боюсь здесь умереть.
P.S.
До 1917 Авилова — как и другие дамы ее круга — были вполне благополучными людьми, не богатыми, но обеспеченными, ходили в театры, писали, растили детей, бурчали на власть — рухнуло все, да еще как! — последняя запись в дн. Смирновой-Сазоновой (журналистка, ярая черносотенка и приятельница А.Суворина) гласит «внучка на день рождения подарила коробку спичек».
А потом уцелевших сослали на Соловки и княгини с графинями учили детей вохры языкам и манерам и это была завидная доля!
Авилова избежала этого, да только сыновья-инженеры хлебнули по полной, — впрочем, пора поставить точку.