Михаил Юдовский. Пурим

В дни еврейского праздника Пурим сама собою напрашивается параллель меж библейским сказанием и нынешней войной. Путину от души желают воплотить предание в быль и повторить судьбу Амана. Мне же в Амане видится нечто большее, чем просто путин. Аман — это все: от рядового солдата-оккупанта до империи целиком. Я поймал себя на черствой мысли: когда я слышу о российских военных потерях, я не думаю о каждом уничтоженном как об отдельном человеке. Я воспринимаю это так, будто от империи-убийцы отрезали еще один кусочек, сделав пусть на йоту, но слабее мировое зло.

На Пурим я не раз выставлял старый стишок «Эсфирь и Аман». Но, когда я сегодня перечел его, он прозвучал для меня совсем по-другому.

В общем — Хаг Пурим Самеах! Все буде Україна!

Эсфирь и Аман (из сборника «Ветхозаветные напевы», 2009)

– Моя царица, молю: прости,
не дай мне погибнуть зря.
Лишь ты сумеешь меня спасти
от виселицы царя.

Как ветер сдувает с дорог следы,
так быть им сметенным мне.
Поверь мне, я не желал беды
тебе и твоей родне.

Мое призванье и ремесло –
быть верным стране, царю.
Прости мне, если творил я зло,
не ведая, что творю.

Пускай народ твой живет, цветя,
плодится и вдоль, и вширь.
Будь милосердна, его дитя,
царица моя Эсфирь.

– Дела твои и слова – обман.
Но ложь – ненадежный щит.
Мне стало мерзко с тобой, Аман,
и жалость во мне молчит.

Готов ты ползать червем нагим,
но трусость я не люблю.
Кто строит виселицы другим,
тот сам угодит в петлю.

– Моя Эсфирь, как прекрасен гнев
на дивном лице твоем!
Как будто солнце, осатанев,
обрушилось в водоем

и разбросало по глади его
золота полную горсть.
Царица моя, мое божество!
Твой некогда гордый гость,

на самом деле я твой слуга,
твой самый покорный раб.
Царева милость мне дорога,
однако я сердцем слаб.

Тебя душою боготворя
и чувствуя в ней разброд,
я ненавидел себя, царя,
родню твою и народ.

Ты, верно, скажешь, что это грех,
но это скорей тоска –
я был готов уничтожить всех,
кому ты была близка.

– Дела твои и слова – обман.
Сколько ни суесловь,
я не поверю тебе, Аман, –
не ведаешь ты любовь.

Чувству высокому чужда грязь,
щедрости чужд разбой.
Ступай же с Богом. Ты жалок, князь,
и холодно мне с тобой.

– Я жалок, что ж, – пожалей меня.
Я, кажется, мертв уже.
Сгорел последний язык огня,
и холод в моей душе.

Мечом распороты небеса,
и каплет заката кровь.
Эсфирь, мне страшно закрыть глаза –
я их не раскрою вновь.

Прошу, царица, сумей забыть
нечаянный наш раздор.
Неужто женщина может быть
безжалостна, как топор?

– Дела твои и слова – обман.
По ком этот стон и плач?
Мне стало тесно с тобой, Аман,
казнивший себя палач.

Идущим впредь по твоим следам
да зрится судьба твоя.
Не мне отмщенье, не я воздам
и пощажу – не я.

– Ну, что ж, Эсфирь. На одной земле
тягостно нам житье.
Но я прокляну, повиснув в петле,
тебя и племя твое.

Не знать вам отныне покой и мир
до самого Судного Дня.
Благодарю, царица, за пир.
Прощай. И помни меня.

– В речах бесноватых твоих дурман.
Кого страшит твоя месть?
Мне стало скучно с тобой, Аман.
Не будь глупее, чем есть.

Пусть полон ядом змеиный рот,
оскаленный в похвальбе –
благословил не ты народ.
И проклинать – не тебе.